Далекие журавли - Доминик Иосифович Гольман

Новость покатилась по всему району. Соколов проявил бурную деятельность. Комиссии следовали одна за другой. После многочисленных проб и анализов было установлено, что из пятого колодца бьет целебная минеральная вода редкой консистенции.

Приехавшие из области товарищи распорядились огородить большой участок вокруг колодца. Пошли слухи, что уже в этом году начнут строительство областного экспериментального санатория.

Больше всех, пожалуй, поразило это событие Фельзингера. У него кружилась голова от радости. Неужто сама судьба пошла ему навстречу? Неужели все его долгие сомнения, все муки разрешатся вдруг самым неожиданным и прекраснейшим образом? Вот это было бы везенье!

Он часто навещал тот благодатный источник, пробовал на вкус теплую, солоноватую воду, заботился о чистоте колодца, интересовался в районе проектом и масштабом будущего санатория.

— Уж не в директора ли санатория метишь? — шутили друзья.

Фельзингер в ответ загадочно улыбался.

Однажды после очередного осмотра источника он вернулся к себе в кабинет и написал Эльвире письмо. Сердце его ликовало.

«Эльвира, сокровище!

Приезжай. Для тебя здесь подготовили такой сюрприз — ахнешь. Куда еще нам уезжать отсюда? Здесь прошли наши детство и молодость. Здесь живут наши матери. Здесь, в этой земле, покоится твой отец. Здесь и наше с тобой место. Приезжай, не раздумывай!

Представляешь: здесь, у нас, в степи, под боком, появится санаторий. Да, да, да! И вода — лучше вашей. Приедешь — убедишься! Санаторию нужны будут врачи, а их сюда не сразу заманишь. Твое место — здесь. Только здесь!

Решись! Буду ждать, моя желанная.

Привет от наших мам. Костя по-мужски жмет твою ручку. А я целую твои прелестные щечки.

Твой Володя».

Он прочитал свое сумбурное письмо еще раз, добавил несколько восклицательных знаков и заклеил конверт. Костя как раз вертелся в кабинете, разглядывал плакаты и диаграммы на стене.

— Костик! Дуй на почту, отнеси письмо.

— Во весь дух?

— Во весь дух!

Мальчик шмыгнул носом, глянул на конверт, но читать он еще не умел, да ему было и безразлично, кому предназначалось письмо. Он вскрикнул от избытка радости и пулей выскочил из кабинета.

Фельзингер, глядя вслед сыну, улыбнулся и принялся просматривать бумаги на столе. В мыслях был сумбур, он перебирал в памяти слова из своего письма, которые показались ему теперь беспомощными, неубедительными, и быстро, почти механически подписывал и складывал в папку разные заявления и отношения.

— Можно?..

Фельзингер поднял голову. В двери стояла Герда Мунтшау. Фельзингер удивился и встал.

— Да, да, проходите, пожалуйста… Чего спрашивать-то?..

Герда подошла к столу, привычным движением сдвинула платок к затылку. На полном, круглом лице, в уголках глаз обозначились морщины, и все же для своего возраста она выглядела очень моложаво. Глаза ее светились радостью.

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Фельзингер удивился, чувствуя, как он почему-то робеет перед этой женщиной.

— Нет, садиться не буду. Тороплюсь… Я с просьбой.

— Говорите. Чем могу помочь?

— К дочери собираюсь. Отпусти меня, Вольдемар…

— К дочери?.. К Эльвире?..

— Ну да… К Эльвире.

— В гости, что ли?

— Нет… навсегда.

— Как… навсегда?!

— Да так… зовут, значит. Алеша, муж ее, Алексей Максимович, сам мне написал. Все продайте, пишет, и приезжайте к нам, мама. Так и написал: мама. Новую квартиру, пишет, получили… Три комнаты, кухня, ванная, паровое отопление… Такое вежливое, приятное письмо. Даже прослезилась, когда читала…

Герда, увлекаясь, говорила и говорила что-то еще, но Фельзингер уже не слышал ее. Он медленно сел, чувствуя, как кровь отхлынула от лица и слабость прокатилась по ногам, тупо глядел на Герду, на ее круглое, гладкое, довольное лицо, потом уставился на ее заявление. Стол перед ним вдруг покачнулся, в глазах помутнело, закружилось, замельтешили, заплясали, запрыгали тысячи красных чертиков, делая злорадные рожицы. Он помотал головой, разгоняя наваждение, нащупал на столе шариковую ручку и аккуратно, подавляя дрожь, вывел в верхнем левом углу заявления одно слово «удовлетворить» — и быстро, размашисто поставил поперек подпись. На Герду он старался не смотреть и больше не сказал ни слова.

Вбежал Костя, шумно отдуваясь, решительно взобрался в кресло.

— Спасибо! — сказала Герда и, довольная, потрепала чуб мальчику.

…Такие, значит, дела, милейший Владимир Каспарович. Фельзингер язвительно усмехнулся, уронив голову на руки. Ловко же тебя обвели, пока ты тут сомнениями терзался да письма строчил. Необъяснимо… Непостижимо…

Почему так? Почему так упорно обходит его счастье? Галю унес нелепый случай. Элла, поняв, что не суждено сбыться ее мечте, погналась за неведомым в Ригу. Не получилась жизнь у нее. Как и у него. Не получилась…

Костя сидел в кресле у окна и с любопытством глазел на улицу. Фельзингер подошел к окну, склонился над сыном.

— Ты что меня целуешь, папа? — у Кости округлились глаза. — Хочешь меня опять к бабушке Полине отправить? Но я не хочу уезжать, пап. Мне здесь больше нравится. Я хочу с тобой остаться, па-ап…

Фельзингер поднял сына на руки, прижался щекой к вихрастой головке.

— Нет, Костик, никуда тебя не отправлю. Никуда. Останешься со мной и с бабушкой Марией. — У него дрогнул голос. — Никуда мы отсюда не уедем…

Перевод Г. Бельгера.

ЭРНСТ КОНЧАК

ВЕРОНИКА

Рассказ

То, что я спрыгну с поезда, мне стало ясно, как только я узнал о намерении родителей ехать дальше. В семье, конечно, поднимется переполох. Но через некоторое время я неожиданно появлюсь дома, и все снова успокоятся.

Мне бы только не прозевать, когда поезд, пыхтя и надрываясь, начнет подниматься в гору и замедлит движение. В это время можно спрыгнуть без особого риска. Если же упустишь момент — дело может кончиться плохо.

Несколько раз я уже прыгал с поезда, и всегда удачно, хотя и летел с откоса кувырком.

Неопытные считают, что нужно прыгать против движения поезда, снизив якобы тем самым скорость. Какая наивность. Если прыгающий таким способом сломает только ногу, все равно может считать себя счастливчиком.

Но сейчас ночь, кромешная тьма, не видно даже протянутой руки, не говоря уже об очертаниях домов. Единственная надежда определить наиболее подходящий для прыжка момент — это замедленный перестук колес.

Из предосторожности открываю дверь лишь на ширину ладони. В лицо хлестнул холодный ветер. Состав как раз находится на повороте, и в темноте видно, как из трубы паровоза неравномерными толчками взлетают к небу снопы искр.

Монотонно поют колеса: тах, тах-тук, тах, тах-тук! Но вот начинается подъем. Паровоз фыркает, кряхтит, тянет из последних сил, однако сохранить прежний ритм ему все же не удается, и перестук колес