Ковчег. Вырваться из клетки - Хайдарали Мирзоевич Усманов

доверить эту тайну никому. Ни союзникам… Ни наёмникам… Ни другим учёным… Это была его тайна… Его шанс на вечную молодость, на бессмертие разума. И, самое главное, на возвращение уважения. Чтобы те, кто сейчас осмеливался называть его "сумасшедшим стариком", начали сами склоняться перед ним. И даже с почтением.

– Профессор Риган, открывший эссенцию жизни… – Он прошёл к зеркалу, посмотрел в уставшие, морщинистые глаза. – Я не могу умереть… Не сейчас… Не на грани такого открытия…

И тут…Внутри – где-то за правым глазом – словно прошёл холодный ток. Профессор вздрогнул. Его морщинистые пальцы осторожно коснулись виска.

– Что это…?

Ничего. Тишина. Легкая головная боль. Он списал это на усталость. На бессонницу. На стресс. Он ещё не знал, что в этот самый момент десятки тысяч наночастиц уже синхронизировали свои действия и начали запуск финального этапа: глубокой нейроинтеграции. И это был только начало.

А пока профессор продолжал планировать, яриться, жадничать и обвинять, его сознание незаметно вплеталось в структуру, созданную чужой волей. И скоро, очень скоро, он сам станет исполнителем воли носителя той самой “первичной” нейросети.

………..

В тот день комната в исследовательском комплексе профессора Ригана была заполнена тусклым, теплым светом от галогеновых панелей, встроенных в стены. В воздухе висел лёгкий запах антисептика, сдобренный чем-то сладковатым – остатками испарений из колбы с последней каплей эссенции мёда. Стеклянные столы были заставлены пробирками, пипетками, срезами ткани и разложенными нервными узлами насекомых.

Профессор стоял у высокого голографического дисплея, глядя в пустоту. Его лицо было натянуто, словно сморщенная пергаментная бумага. Взгляд – острый, испепеляющий, болезненно сосредоточенный. Напротив него стояла Мариса, его внучка, невольно сжав кулаки, стояла чуть в стороне, сбитая с толку.

– Ты понимаешь, что ты наделала?! – Уже в который раз закричал профессор, вцепившись дрожащими руками в край стола. – Если бы ты держала язык за зубами, если бы не вмешивалась, то он бы остался под нашим контролем! Он бы помог! Я бы уже имел новую партию!

Мариса ошарашенно вскинула голову:

– О чём ты говоришь? – Её голос сорвался. – Ты обвиняешь меня в том, что Серг не хочет иметь с нами дело? Мы предлагали ему жизнь в городе! Мы…

– Ты – молодая дура! – Рявкнул Риган. – Ты слишком часто говоришь то, чего не следует! Этот охотник, как бы он себя ни вёл, был нам весьма полезен. Он знал, куда идти. Он приносил… Именно то, что нам было нужно. Он был ключом. А ты… Ты своими выходками оттолкнула его.

– Ты… Ты сам говорил мне о том, что он тебе не доверяет. Что он упрям… – Голос девушки снова дрогнул, и с трудом сдерживаемая обида забрезжила в глазах. – Ты с самого начала был груб. Холоден. Одержим…

– Я – на грани величайшего открытия в истории Ковчега! – Рыкнул старый учёный, развернувшись с силой, от которой едва не упал. – Ты хоть понимаешь, что такое… Что я вообще могу получить от него? Может я смогу… Да чёрт с ним! Я смогу даровать людям вечную молодость, второй шанс! Я мог бы стать бессмертным… Ты – остаться со мной… Мы могли бы управлять теми, кто вечно боится смерти!

Его лицо резко исказилось. А в глазах уже плескалась не просто злость… А даже полноценный страх. Паника перед старостью. Перед забвением. Но на этот практически панический выкрик, Мориса промолчала. Только дрожащий вдох выдавал её внутренний крик. Она не знала, что в этой ситуации вообще можно было бы сказать. Внезапно она поняла. Сейчас Дилан Риган был не ученым, не её дедом, а одиноким, иссохшим безумцем, одержимым своими призраками

Ночью всё стихло… Мориса ушла, не сказав ни слова. А сам профессор Риган, уставший от собственной ярости, погрузился в тяжёлый, тревожный сон, в кресле, так и не дойдя до спальни. А внутри, прямо в его голове, всё также без устали работала наноколония. Нейроволокна продолжали своё плетение. Обходные пути. Имитации. Контрольные узлы. Сигнальные шпоры уже касались ствола мозга. Началась интеграция. И в тот момент, когда старый профессор впервые за многие дни заснул без снов, тьму внезапно рассек мягкий, серебристый перезвон. Он тут же открыл глаза. Мир был другим. Темнота в комнате осталась, но казалась плотной, как вода. И в ней – будто из ниоткуда, – раздавался перезвон колокольчиков. Чистый. Стеклянный. Словно бы слышался изнутри черепа.

– Что… – Прохрипел он, не сразу поняв, что не может даже просто пошевелиться. Его глаза метались, но тело… Не слушалось. И тут вдруг раздался голос. Без лица… Без языка… Просто слова, проникающее в нейроны его измученного за последнее время мозга практически напрямую.

“Вторичная нейросеть сформирована. Связь с первичной нейросетью установлена. Вы подчинены. Совет: Не оказывать сопротивления. При попытках сопротивления возможны разные уровни наказания.”

– Ч-что ты такое… Кто ты… Я… Я профессор Риган… Ты хоть понимаешь, что я могу… – Он хотел было крикнуть, но ни звук не сорвался с губ. Даже его пальцы, в последнее время часто подрагивающие, не двигались. Грудная клетка казалась запертой. Сердце билось практически в горле. Пот… Паника… Холодный ужас, леденящий позвоночник…

“Инициатор: Носитель первичной нейросети. Уровень приоритета – максимальный. Ваша моторика, речь и память частично заблокированы до поступления команд. Персональность сохранена. Исполнение – обязательно.”

Он хотел закричать. Хотел постараться убежать от всего этого.

– Это сон… Это… мёд вызвал галлюцинации… Или Серг… Он что-то сделал! Этот мальчишка… этот ублюдок…

Но не было боли. Не было движений. Только тот самый безэмоциональный голос. И внутренний холод – как будто что-то другое, постороннее, чужое заползло в его разум и село на трон, как король, выкинув старого монарха за спину.

Он долго лежал без движения в своём любимом кресле. Час… Два… Смотрел в потолок, пока перезвон не исчез. А с ним – и последние следы внутреннего "я", пытавшегося сопротивляться. Наутро он встал. Спокойный. Бледный. Сдержанный. И не сказал ни слова Морисе, когда та заговорила с ним. Он знал – теперь он не хозяин самому себе. Но не мог сказать ни слова о том, что случилось ночью. Потому что даже мысли больше не были его.

В этот день старый профессор Дилан Риган долго сидел за столом в тишине, не двигаясь. Его рука застыла над чашкой с витаминным настоем, а его задумчивый взгляд был мутным и даже потухшим, словно внутри не осталось даже углей. Монотонное гудение лабораторной аппаратуры звучало, как за сотни километров, приглушённое тяжёлым вакуумом. Он больше не был один в своей голове. Это осознание пришло