Воин-Врач - Олег Дмитриев

— Что стряслось, бать? — не утерпел Глеб первым. Тревога в глазах его была заметнее, чем у прочих, и не сочеталась с хищной готовностью к атаке, как у старших. Молодой ты ещё, сынок.

— Тихо, братцы, тихо всё, — пару раз качнул ладонями вниз Всеслав. Привычный жест и ровный голос чуть успокоили.

Мы с Рысью уселись в голове, он справа. На мой вопросительный взгляд Глеб объяснил, что Ромка уже поел и ускакал с пятёркой Лютовых на торг, проверять погрузку тех лодий, о которых вчера вечером уговор с купцами и боярами был. Там и ряд сразу сладили, и снова орлиный греческий нос над ним склонился, когда подошёл митрополит поприветствовать и благословить новый виток государственно-частного партнёрства. Долго читал, внимательно.

Лют, пожалуй, первый из десятников Гната, если можно так сказать, курировал в основном два направления: личную безопасность высшего комсостава и операции, требующие фантазии. Это его парни в тот раз выли на удиравших черниговцев и забрасывали их волчьими какашками. А «пожалуй» я решил потому, что князь и сам не выделял никого из десятников. Старался сам и напоминал Рыси постоянно находить воям такие задачи, в которых они смогли бы показать себя лучше. Ясно, что обычной, привычной дисциплины и субординации никто не отменял, но, в отличие от советской армии, в которой я прослужил чуть больше полугода, в дружине не исповедовали вечный принцип: «чем был солдат не занимался — лишь бы солдат максимально устал». И, что удивительно, это вполне себя оправдывало. Не бывало… ну ладно, почти не бывало залётов и косяков. Занимавшиеся почётным, важным и любимым делом мужики видели и знали, что командиры во главе с князем их берегут и ценят, потому и задачи ставят выполнимые, и чаще всего те, к которым душа лежит. Поэтому когда приходила пора ставить задачи невыполнимые — тоже с пониманием подходили.

Как тогда, лет восемь назад, когда памятная лавина степняков вывалилась из-за холма прямо на нас. За нами тогда стояли лагерем передовые отряды трёх Ярославичей. Основные силы растянулись в походе и должны были собраться только через пару дней. Кто вывел торков на полочан? Случайно ли это произошло? Тогда думать об этом было некогда. Дружина выполняла приказы так, как и до́лжно было воинам русским: чётко, быстро, эффективно. Торков, сколько их осталось, откинули за реку, за Южный Буг.

После той сечи, знать, и началось у князя с Ярославичами, как в моём времени было принято говорить, «недопонимание». С того началось, что пришёл Святослав к нашим кострам с требованием отдать часть трофеев и коней.

Янко ходил меж костров чёрной тенью демона-горевестника. Его стрелки́ раскидали по полю все стрелы и добрались до рукопашной, пусть и в связке со Ждановой сотней. И полегла их почти треть, да ещё несколько десятков висели на тонкой грани между жизнью и смертью. Промеж них и бродил сотник, то водицы кому поднести самому, то родной протяжной песней отвлечь от изводящей боли.

Ждан сидел возле костра со своими десятниками. Семеро их осталось, с ним вместе. Он не пел и не говорил — стрела разворотила щёку. Перевязанный чистым платом, со мхом, торчавшим во все стороны, с опухшим лицом и заплывшим левым глазом он был похож на злого лешего. Или на Лихо Одноглазое.

Алесь тоже ничего не говорил. Он метался в бреду, даже привязанный к лежанке, к которой прижимали его трое хмурых перевязанных конников. Его сотня понесла самые большие потери, хорошо, если десятка четыре полных осталось.

Гнатовы десятники выжили все, там народ был матёрый. Но ни на ком из его сотни, кажется, живого места не было. Ясно, что вражья кровь на доспехе от твоей слабо отличима в темноте. Поэтому они, с ног до головы покрытые красно-бурым, смотрелись так, что даже свои отворачивались. Сам же Рысь грыз третью по счёту палку. Первых две сжевал в труху, пока я перетягивал ему ногу, распоротую до кости. Третья шла на закуску — две стрелы сидели в левой руке. Одну, навылет прошедшую, удалось вытянуть хорошо, сломив наконечник. Вторую пришлось проталкивать сквозь живое мясо.

— Много коней взял, Всеслав! Великий князь велел в полторы сотни голов табун ему пригнать! — из темноты вышел Святослав, князь Черниговский, в окружении ближней дружины. Чистой и здоровой. На наш ночной лазарет, над которым то и дело разносились крики и вой раненых, смотревшей с тоской и сочувствием.

— Велики ли потери вашей конницы? — Всеслав не сводил глаз с кожи на руке Рыси, что уже натянулась над наконечником стрелы. Надо было повернуть его, чтобы упаси Бог не порвать жилу кровеносную. На правой руке Гната сидело уже три человека, но удержать его у них всё равно получалось с большим трудом.

— Тебе какая печаль в том? — красивый голос у Святослава. Таким только песни петь на свадьбах, да на парадах командовать. Из наших, полочан, сегодня ни у кого голоса не осталось, ни красивого, ни какого бы то ни было. То волками выли, пугая коней степных. То просто выли и рычали, когда сеча доходила до мечей, ножей, когтей и клыков.

— Вас не было в бою. Сводный отряд Ярославичей подоспел, когда торки уходили за реку. Ваша конница цела. Моя почти вся полегла, — сквозь зубы выдавливал каждое слово Всеслав. Продолжая так же своими руками рвать-давить тело друга. Наконец, остриё вылезло наружу, и князь выдернул его одним движением — оперение стрелы было срезано заранее. Теперь перетянуть — и молиться. И что рука не отсохнет, и что горячка-лихоманка не привяжется, и что придёт в себя Рысь, потерявший всё-таки сознание от страшной боли.

— В поле вышли четыре дружины княжьих! Ворога развернули, победу взяли. С бою взятое делить на четверых потребно, по чести! — не унимался третий сын Ярослава Мудрого, Злобного хромца.

— Ты МНЕ про честь толковать станешь⁈ — как в человеческом голосе одновременно могли уместиться волчий рык и змеиный свист? Одним Богам ведомо. И то, знать, потому, что человеческого в том голосе не было почти. — Просидели на холме, рябчиков да белорыбицу жравши⁈ А теперь пришли с меня брать то, что мной с бою взято?

Вокруг зашевелилась тьма, и из неё, как из Пекла, стали проявляться вои. С налёту и не скажешь, живые или павшие — уж больно