Башня времен. Заброска в советское детство - Анджей Б.

Серёга Воробьёв… Бесконечно долго он был просто Воробьём, потом, подрастая, он был иногда Птица, время от времени Пернатый и ещё почему-то Ворона. Дальше, когда они совсем выросли и стали типа остроумные, он некоторое время побыл Птеродактилем. А потом стал опять Воробьём, теперь уже навсегда.

Поначалу они слали друг другу письма, весёлые и подробные, иногда даже с рисунками, в бумажных конвертах, потом электрическими буквами по сети. Время постепенно размывало эти отношения, а тут ещё вмешалась всякое политическое. Жека с Воробьём не то чтобы поссорились — нет, ещё чего не хватало. Но в какой-то момент Жека почувствовал, что писать Воробью его тянет не особо. Видимо, что-то подобное там, за тысячу километров, ощутил и Воробей. И это было печально.

Это было печально, но это было в другом времени. А теперь Воробей-ребёнок плакал под ветвями ясеня и не стеснялся слёз — было не до того.

Да, Жека помнил этот летний солнечный день. Помнил, конечно, не досконально — сколько лет уже прошло, — но некоторые детали отпечатались в памяти вполне себе ярко.

Началось всё тогда с рыбалки.

Воробей редко ездил с Жекой на рыбалку, ловить рыбу он почему-то не любил. Рыба, видимо, это его отношение чувствовала — в присутствии Воробья хорошего клёва никогда не бывало.

Так получилось и в этот раз. Приехали они не с самого утра, поймали по паре бычков длиной меньше пальца, потом начало припекать, клевать перестало совсем. К тому же Жека, неловко повернувшись, опрокинул в воду баночку с червями. Впрочем, казус с червями случился, может, и в другой день. Как бы то ни было, тогда они свернули удочки, выплеснули бычков в среду обитания (тех, правда, это уже не обрадовало — они, побелевшие и задохнувшиеся в тёплой воде бидона, мёртво пошли ко дну) и поехали по широкой истоптанной тропе на другую сторону пруда.

Были они, конечно на великах, на чём же ещё.

Чем был для нормального советского пацана велосипед? Жека помнил, чем. Не просто рама с рулём и колёсами, чтобы при случае куда-нибудь сгонять — о, нет. Хотя и сгонять, конечно, тоже: взять в кладовке штук пять пустых бутылок (они там всегда находились, если не пивные или высокие водочные, то хотя бы молочные, а в крайнем случае — баночки из-под сметаны) и съездить, бренча на неровностях повешенной на руль сумкой, в пункт приёма стеклотары. Там строгая усатая тётка в рабочем халате поводит придирчиво пальцем по верху стеклянных горлышек, переставит бутылки в пластмассовый ящик и отсыплет за них мелочи. А если в окошке пусто и над ним висит унылая картонка «Нет тары», можно сгонять к другому магазину, на велике это быстро.

Всё затевалось для того, чтобы на вырученные деньги закупиться мороженым (здесь снова всплывает тема пломбира). Привезённые домой три или больше вафельных стаканчика с белым, редко когда коричневым содержимым Жека, добавив ложку или две смородинового варенья и размешав всё в пиале, всегда употреблял, что называется, в одно рыло — что мама с папой, а то и бабушка, может, тоже не отказались бы, ему как-то не приходило в голову.

Но мало для кого из Жекиных товарищей велосипед был той штукой, на которой просто ездят. Слова «тюнинг» когда, конечно, не знали, но сам процесс к великам очень даже активно применяли. А самый крутой в этом отношении велосипед был у Воробьёва старшего брата.

О, что это был за аппарат!

Чёрное, индивидуального пошива сиденье из мягкой кожи. На руле с обеих сторон зеркала — солидные, прямоугольные, чуть ли не от мотоцикла, а ещё небольшая фара, от которой тянется провод к блоку у колёсного обода, где вращением специального колёсика вырабатывается электричество. Сам руль аккуратно обмотан светлой лентой непонятного происхождения, узкой и жёсткой — такой тогда нередко обматывали и автомобильные рули — и, если всё было сделано хорошо, становилось похоже, будто деталь не обмотана какой-то ерундовой лентой, а сделана из слоновой кости. Рама, что идёт от руля к сиденью, и пара других железяк поменьше обшиты пушистым чёрным мехом — главный шик тогдашнего тюнинга. Металлические багажники были установлены впереди и сзади, чёрные и солидные. По четыре катафота блестело в спицах на каждом колесе.

Катафоты эти с велосипедных колёс постоянно скручивали — Жека помнил, как и сам, обозлённый недавней пропажей, снял с чьего-то одиноко стоявшего у магазина велика пару штук. Но такой велосипед, как у старшего Воробья, оставлять у магазина, даже ненадолго, было, конечно, нельзя. Его и не оставляли: отправляясь за покупками, брат или тащил с собой самого Воробья, или дожидался у магазина кого-нибудь из знакомых и просил, чтобы посторожили.

Резиновые ручки на руле были тоже какие-то нестандартные, а по бокам из дырочек свисали аккуратные короткие кисточки из порезанной магнитофонной плёнки, при езде они красиво трепетали на ветру. Под рамой блестел алюминиевым боком ладный ручной насос. Ключи в бардачке не бряцали, проложенные специальными бархатистыми тряпочками, а кроме ключей там имелись ещё складной ножик типа швейцарского, маленький компас и другие подобные ценные вещи. В пространстве позади сидения, где тоже было место для катафота, некоторые и прикручивали катафот, да ещё круглый и красный, и при езде казалось, что у них в заднице что-то горит и светится. Брательник Воробья, безусловно, обладал вкусом и нюансы чувствовал, и позади сидения у него был прикручен какой-то редчайший катафот, белый и прямоугольный. Никаких намотанных от спицы к спице разноцветных проволочек, никаких, тем более, трещоток из куска пластмассы или сложенной вдвое почтовой открытки не было и близко — не малышовский, поди, велик — солидный взрослый аппарат.

В общем, это был не просто велосипед или, как тогда говорили, лайба. Это был Феррари, Бугатти и Ламборгини в мире велосипедов. Жекин скромный «Салют», хоть и был он почти новый, выглядел рядом с великолепным этим колёсным изделием как какой-то обиженный богом и природой конёк-горбунок на фоне грациозного арабского скакуна. Или как «Запорожец» на фоне нормального автомобиля.

Когда брату пришло время уходить в армию, велосипед встал на прикол в сарае. Подразумевалось, что Воробью-младшему брать его запрещается. Но иногда, изредка и втихаря, Воробей его, конечно, брал — как не брать-то.

Вот это чудо из чудес у Жеки с Воробьём теперь и увели.