Помещик 3 - Михаил Шерр

20 мм — размер, при котором частицы не уносятся дымом, соблюдается равенство скоростей горения и тяги, а зольный остаток остается на колоснике.

40 мм — максимальный размер, при котором кусок угля полностью сгорает за 1–1,5 часа, что оптимально для бытовых печей, и сохраняется быстрый набор температуры.

У меня перед глазами почти реально открылась страница какого-то учебника или методички, где в тестах с бурым углём Канско-Ачинского бассейна (влажность 8–10%) фракция 25–35 мм показала КПД на 8% выше, чем 50–70 мм, и на 12% выше, чем 10–20 мм.

А вот древесный уголь уже обожжён, его влажность — от двух до пяти процентов, и поэтому вода не мешает. Но его структура пористая, и слишком мелкие куски, меньше 20 мм, выгорают за 20–30 минут. В итоге получаются «температурные пики».

Таким образом, для древесного угля оптимальны 25–50 мм, что обеспечивает ровное горение в течение 1–2 часов в зависимости от плотности дерева. Однозначный плюс — минимум копоти, так как крупные куски меньше тлеют без доступа кислорода.

Итог для нас: бурый уголь влажностью меньше 10% и размерами 20–40 мм — максимальный баланс между скоростью горения, КПД и удобством использования в обычных печах; древесный уголь размерами 25–50 мм — позволяет избежать резких скачков температуры и перерасхода топлива.

Но в отношении древесного угля есть один тонкий момент: углежоги должны быть профи и банально честными.

Поэтому в отсутствие доступа к каменному углю для нас единственный выход — бурый уголь, который реально у нас под ногами, только его надо достать и привести в должное состояние.

Печи нашего старосты — это, конечно, фантастика. Он использует только природный камень и делает какую-то смесь из глины, песка и извести, как, собственно, все печники. Но его печи — это нечто. Единственное, что я заметил, это то, что они имеют разную толщину стен.

Но вникать в такие тонкости времени нет, и поэтому я, решив отложить это на будущее, тем более что старик-староста сам сказал, что система, которую предложили господа инженеры, лучше.

А вот фундамент под паровую машину однозначно будет делать господин Серафим Михайлович Карпов. И такого обращения к нему я буду требовать от всех и сам буду первым, кто так скажет, тем более что он стал свободным человеком.

Вольную я подписал сразу же, как увидел готовый уголь и как Константин Владимирович рассказал мне про уникальные печи нашего старосты.

Но тут меня ожидала такая засада, что я от неожиданности даже сел, благо стул, вернее табурет, был рядом.

Староста поклонился мне в ноги, взял бумагу и заплакал.

— Сожгите ее, барин, и больше никому такого не давайте.

Я через какое-то время пришел в себя и спросил его:

— Отвечай прямо, почему?

— Вы, Александр Георгиевич, барин добрый и мужику добра желаете. Да только, видать, не знаете, что наш царь-батюшка мужику крепостному не отец родной, а кровопийца. Дворовых вы можете отпускать просто за выслугу лет или по милости, а вот полевых как? Только через выкуп или с землей. А как это будет? Какой я могу заплатить выкуп? А без надела как жить?

Я знал порядок выдачи вольных, мне его подробно и популярно объяснил Иван Прокофьевич. Обломовым здесь и не пахло. Был, правда, один нюансик, касающийся так называемых «полевых» крестьян. И называется он — земельный надел или выкуп.

Господин Волков подробно объяснил, как писать обоснование на дворню. Можно просто написать «за выслугу лет», можно расшифровать, или за заслуги, а просто «по милости».

Все прошения или подписанные мною вольные, подавались в губернское правление или как вариант непосредственно в канцелярию губернатора, но она все равно это переадресовывала в губернское правление. Там было рассмотрение с обязательной проверкой по ревизским книгам и сверкой: есть ли у крестьянина долги помещику, не числится ли он «беглым» и еще что-то.

У дворни наделов нет. А у «полевых» есть, поэтому — только с наделом за выкуп. И вот тут проблемы: выкуп должен быть не только не меньше определенной суммы, но его еще и чаще всего проверяли. А землю отдавать как-то не хочется.

Ведь одно дело говорить о совместном хозяйстве со своими крепостными когда земля твоя. А другое дело. когда земля окажется реально в руках у мужика. Тут есть над чем подумать.

А когда все проходило гладко и вольная утверждалась или как там это правильно называть, то есть проверяющие не находили в ней никаких нарушений законов, уплачивалась пошлина, вносилась запись в ревизскую сказку и выдавались документы крестьянину.

Документы это сама вольная грамота, а самое главное — увольнительное свидетельство.

Получившие волю всегда должны быть иметь их при себе. Потерял — можешь опять стать крепостным.

Главные риски —не порядок в ревизских книгах и конечно соблюдение законов.

Все вольные, которые я подписывал попадали в руки господина Иванова, и проблем не возникало. Ту же нынешнюю госпожу Тэтчер провели как выкупленную — заплатил за нее английский подданный. С ней вся сложность была в отсутствии договора с Великобританией по данному вопросу. Был бы договор — она стала бы свободной почти автоматически, царь не хотел выглядеть дураком перед Европой.

можно конечно было действовать и через уездные власти, но мне проще через губернское управление.

Подождав, пока я «переварю» информацию, староста продолжил:

— Вы, барин, нажили себе много врагов уже в губернии, и Государю Императору уже ушла жалоба. Я случайно слышал третьего дня разговор в деревне двух господ. Один из них сказал про жалобу, а другой ответил: «Вы дураки, написали такое…» — Староста вдруг замялся и замолчал, покраснев как вареный рак.

Я понял, что было сказано дальше, но решил эту чашу испить до конца.

— Говори, и слово в слово.

Староста так и сказал мне слово в слово: что я не только Аньку «имею», но, наверное, «отымел» и ее подругу Софочку, которая после меня залезла в постель к Чернову, а потом, видимо, и еще к кому-нибудь. Вот Государь и оказывает мне «милости».

Но тут все шито белыми нитками, и надо просто поймать меня на чем-нибудь, за что люди в Сибирь за счет Государя идут. В Сибирь я, конечно, не попаду, но пощипать как вареную курицу меня вполне можно, и первое, что надо попробовать, — это зацепить меня за выдачу вольных. Шахтерам я, типа, много пообещал и многим. Нужно просто подать это как покушение на устои.

Сказав мне всё это, староста, как мне показалось, даже стал меньше