Контрольная группа - Павел Александрович Шушканов

Сборы подходили к концу. Стихийный завтрак тоже.

– Отправляемся через десять минут, – громко командовал Егоров. – Не растягиваемся, идем парами как на тренировках по безопасности. Первый привал через три часа. Все тяжелое оставляем, зато натягиваем всю одежду, которую брали с собой.

– Было бы что, – Марк озадаченно смотрел в свою сумку. Там поблескивали корешки книг и стопкой сложенные бутерброды.

– Ты книги с собой потащишь? – не понял я.

– Я их не брошу. Уж лучше тут останусь. Это очень редкие экземпляры.

Я назвал его идиотом про себя и распахнул свою тощую сумку.

– Клади сюда половину.

Марк виновато замялся. Хотел что-то ответить, но не успел. Все случилось слишком стремительно. Я видел только как Антон поднялся, застегивая куртку, а Рум свистнул и бросил свою сумку ему в лицо. А потом с прыжка ударил его ногой по голени. Антон закричал. Это был даже слишком громко. Никто не понял сразу что произошло, кроме Егорова.

– Я сказал!.., – кричал Рум, но никак не мог закончить фразу.

Егоров ударил его с размаху в кадык, под коленку и снова в кадык.

– Я сказал…, – уже захрипел Рум и попытался закрыться руками, но удар кулака пришелся точно в нос.

Антон все еще кричал. Лиза бросилась к нему, обнимала его, морщилась, словно чувствовала ту же боль.

– Скотина! – рявкнула Марго и сжала кулаки. Я уверен, что она бросилась бы вперед, но Егоров продолжал бить. Слишком хладнокровно и беззлобно, но сильно. Оттого было неприятно и страшно, словно ты следующий в очереди на разбитое лицо.

Рум упал. Он закрывал лицо руками, подтянул колени к подбородку и больше не пытался отбиваться.

– Я сказал…, – булькнуло из-под его ладоней.

Егоров нагнулся и ударил снова, на этот раз точно в ухо.

– Хватит, хватит! – Марго попыталась оттянуть его за плечи, но Егоров поднялся сам, только сухо кивнул и вытер руку о свою куртку.

– Принесите что-нибудь. Ему больно, – громко умоляла Лиза и гладила брата по голове. Тут больше не кричал, только раздувал ноздри и морщился, вцепившись побелевшими пальцами в ногу.

– Сейчас. Что нужно?

Мы рылись по сумкам, но не находили ни лекарств, ни бинтов. Да ни то и ни другое и не нужно было – просто видимость того, что мы все контролируем и легко справимся с любой трудностью.

– Кто-то умеет накладывать шину?

Никто не умел.

В наступившей тишине раздался крик. Не такой громкий и отчаянный как у Антона и не рев Рума – скорее крик удивления.

– Смотрите. На улице.

Мы выходили один за одним, позабыв про валяющегося на полу Рума и про задыхающегося от боли Антона. Выходили на площадь, оставив их с Лизой в павильоне: я, Марго, Саша, Марк, Егоров.

– Уроды, идиоты, – Рум стоял в дверях и вытирал лицо ладонью, размазывая по нему густую темную кровь. Она пятнами застывала на коже, на зубах, на одежде и начавшем синеть носу. Но он смеялся, оскаливая перепачканные кровью зубы.

– Кретины. Куда вы теперь пойдете, а? Никуда?

Но мы больше не смотрели на него, мы смотрели на небо. Оттуда падал, все сильнее и сильнее, опускаясь на наши плечи и лица крупный снег.

8.Из дневника

«Снег» – первая книга, которую я прочел у Эжена Франца, ставшего после моим любимым писателем. Пройдет время, и я буду вспоминать его книги со снисходительной иронией, но вряд ли забуду переписанные и заученные строчки.

«Снежинки – это воплощение уходящих секунд».

За утро и половину дня следуя этой въевшейся в память цитате, Пустой город укрыла примерно половина вечности. Снег летел крупными хлопьями, но даже не думал таять. Он ложился ровным пушистым слоем, укрывая трещины асфальта, несовершенство пострадавших от времени скамеек и урн, пряча бордюрные камни и лишая нас всякой надежды пересечь десятки километров равнины, не замерзнув и не заблудившись в пути.

– Нас же будут искать, верно? – в сотый раз спрашивал Марк, прижимая тетрадь к груди, но его никто не слушал. Его огибали, оттесняли в сторону и в конце концов затолкали в угол вместе с тетрадью и сумкой.

– Пошевели пальцами, – Егоров склонился над Антоном и рассматривал его ногу. – Болит? Вроде бы еще помню, что с этим делать. Наверное, я один ходил на уроки по безопасности, верно? Найдите две дощечки и побольше полосок ткани.

– Сломана? – снова спрашивала Лиза осторожным голосом, словно речь шла о ее ноге.

– Не похоже, но скорее всего трещина. Надо бы зафиксировать. Дело пойдет быстрее, если ты не будешь закрывать свет.

– Нас же будут искать, верно?

Через полчаса нога Антона стала похожа на рисунок из учебника по несчастным случаям. Лиза и Егоров как могли натянули на конструкцию из дощечек и тряпичных лент штанину. Ему помогли сесть удобнее возле костра и подложили под спину сумку.

– Теперь мы точно застряли, – сказал он общую мысль. – Этот снег таять не собирается. Не хватало чтобы нас замело в поле.

– И что нам делать? – осторожно спросил Марк.

– Теперь только ждать. Или отправить кого-нибудь за помощью. Но эта мысль мне не нравится – мы такое уже проходили.

Марго развела руками и показала на тонкие стены павильона.

– Здесь?

– В дома мы не пойдем. Поставим палатки прямо в павильоне, снаружи разожжем большой костер и будем поддерживать пока есть дрова. Еда еще не закончилась. Но нужны теплые вещи – одеяла, одежда и все такое прочее. Придется заняться неприятным делом – обыскать несколько домов и магазинов. Не надеюсь на большой улов, но что-нибудь точно найдется.

– С ним что? – Марго кивнула в сторону выхода. Там за стеклянной дверкой аккуратно пытался курить разбитыми губами Рум.

– Ничего с ним. Мы никого не выгоним. Будем греться и ждать все вместе.

Я пошел за дровами с остальными, волоча топор и выбирая ветки потоньше. Сухие, давно погибшие деревья раскинули голые скелеты ветвей на фоне низкого неба. С каждым ударом топора с них сыпался снег. Изредка я оглядывался на площадь, ставшую совсем другой под толщей снега, на город, заметно побелевший и посветлевший, но от этого не ставший хоть каплю более приветливым.

Костер пылал сильнее прежнего. Его жар грел окна. На нем же мы топили снег и заваривали найденный у кого-то в рюкзаке чай в большом походном котелке. Чай был некрепкий и несладкий, но никто не отказывался. Кроме Рума, который не подходил к остальным. Он