Парторг 2 - Михаил Шерр

В дальнем углу кабинета сиротливо стоял ещё один стол. Он был весь какой-то ободранный и несчастный, с облупившейся краской и выщербленной столешницей, на которой виднелись следы от каких-то тяжёлых предметов. Судя по всему, его ещё недавно использовали немного по другому назначению, скорее всего, как широкую ступеньку, чтобы добраться до чего-то на стене.

— Каюсь, за неделю в Сталинграде не удосужился к вам заехать и познакомиться, — начал я, оглядывая кабинет. — Теперь вот придётся навёрстывать упущенное ударными методами. Но у меня, товарищи, есть оправдание.

Я сжал в кулак правую ладонь, резко поднял её до уровня лица и выбросил вверх указательный палец. Беляев и Орлова удивлённо и даже немного ошарашенно выкатили глаза, взгляд которых невольно оказался прикованным к моему пальцу. Анна Николаевна даже слегка отшатнулась назад, видимо решив, что сейчас начнётся разнос. Её лицо побледнело, и я понял, что женщина привыкла именно к такому стилю общения с партийными работниками.

— Вот это всё, товарищи, сейчас совершенно не надо, — я показал на стол, заваленный бумагами, а потом на прикреплённую к стене карту современного Сталинграда, — Ваша карта другое дело. Наглядно и очень понятно. Видно, что делали с душой, вручную. А вот бумаги давайте вон на тот стол уберём. Я за эту неделю с положением дел в городе и области хорошо ознакомился, и на местности, и в секретной части обкома.

Таких слов от меня управляющий со своей подчинённой явно не ожидали и выглядели растерянными, особенно заведующая архивом.

Расцветка канцелярской крысы на её лице, серовато-бледная от постоянного сидения в помещении, сменилась пунцовым румянцем. Она просто запылала, явно смущённая моими словами и не зная, как реагировать на такое необычное начало разговора.

Видимо, они готовились к стандартной партийной проверке с докладами, цифрами и оправданиями невыполнения планов, а тут появился какой-то молодой инвалид с одной ногой, который всё это отметает с порога.

— Мне хоть и годов мало, и образование пока так себе, — я щёлкнул языком и помотал руками, словно отгоняя ненужные мысли. — Но на мой взгляд, только…

У меня на языке вертелось очень нехорошее слово про всю эту бумажную волокиту, но я решил немного коней придержать, не зная ещё источник их информации и не желая обижать людей с первых минут знакомства.

— Поэтому давайте лучше приступим к делу. Скажите, пожалуйста, вы сегодня обедали?

Вопрос прозвучал неожиданно даже для меня самого, но, взглянув на осунувшиеся лица обоих работников треста, на запавшие глаза Анны Николаевны, на бледность Беляева, я понял, что попал в точку. Время явно было уже не обеденное, это показывали часы на стене, явно каким-то чудом уцелевшие в этом здании.

Мы с Андреем и нашим водителем Михаилом успели пообедать, заскочив в нашу партийную столовую, когда по дороге сюда заехали в обком за документами, которые уже оперативно для меня успели подготовить.

Во время нашего совещания в углу кабинета Чуянова сидела стенографистка, молодая девушка с быстрыми руками, и она, похоже, успела всё записать, не пропустив ни одного слова.

Сотрудники обкома или горкома, я пока толком не совсем понимаю, кто есть кто в этой партийной иерархии, видимо, хорошо понимают значение русского слова «надо». Они всё расшифровали, разобрались с моими набросками и приготовили мне целых три увесистые папки с рабочими документами, справками о состоянии дел и статистическими данными. По дороге я успел их пролистать и счёл, что для начала работы их информации вполне достаточно.

А вот в этом помещении прошедшим обедом явно не пахло. Тут скорее всего погоняли пустой чай, без сахара, с парой сухариков, и на этом всё. Гарантированный паёк гражданского персонала в Сталинграде был пока еще скудным даже по военным меркам.

Анна Николаевна растерянно посмотрела на своего начальника и громко сглотнула, не решаясь ответить на мой прямой вопрос. Её руки нервно теребили край платья, и я увидел, как она кусает нижнюю губу.

В это время я услышал голоса в приёмной, и в кабинет вошли Андрей, секретарь, которая явно была родственницей заведующей архивом, настолько сейчас они были похожи друг на друга, и ещё какой-то мужчина.

Он был коротко стрижен, и на нем была новенькая офицерская форма только что принятая в нашей армии, но без погон. На голове у него была лихо заломленная набок фуражка, и я сразу же решил, что этот товарищ из донских казаков. Что-то в его осанке, в посадке головы, в том, как он двигался, выдавало казачью породу и фронтовую закалку.

— Это наш главный инженер, Дмитрий Петрович Кошелев, — представил вошедшего Беляев, слегка оживившись.

Показав на меня рукой, он коротко добавил:

— Товарищ Хабаров, из горкома партии.

У всех троих вошедших руки были заняты. Андрей пыхтел под тяжестью ноши, но всё-таки за один раз нёс все документы, которые мы прихватили с собой из обкома, аккуратно сложенные стопкой и перевязанные тесёмкой.

Кошелев нёс большой медный самовар, который явно видел хорошие времена, начищенный до блеска и украшенный революционным орнаментом, который я ясно теперь разглядел.

А секретарь несла посылку Василия, нашего товарища коменданта, от которой шёл просто одуряющий запах свежеиспечённого хлеба, сала и чего-то ещё очень аппетитного.

Поставив всё на большой «совещательный» стол, который явно был главным предметом мебели в этом кабинете, мы общими усилиями быстро переложили все бумаги со стола управляющего на «сиротский», стоящий в углу. Документы легли неаккуратной кучей, съезжая друг на друга, но сейчас это никого не волновало.

Секретарь быстро принесла идеально вымытые, почти новые эмалированные кружки с синими цветочками, большой заварной чайник из потемневшего от времени фарфора, который быстро занял своё рабочее место на самоваре. Кошелев тут же немного раскочегарил самовар, подбросив углей из принесённого совка, хотя тот ещё даже не успел толком погаснуть и продолжал тихонько гудеть, распространяя приятное тепло.

Андрей тем временем начал разворачивать посылку Василия, аккуратно развязывая узлы на чистой холщовой ткани. Успел при этом буркнуть, не поднимая головы:

— Не пошёл он, Георгий Васильевич. Сказал, что сыт после обеда, а машину без присмотра оставлять нельзя. Будет караулить.

«Тоже верно», — подумал я, помогая доставать из посылки тяжёлые ржаные лепёшки, еще мягкие и источающие невероятный аромат.

По ночам иногда в Сталинграде, в разных районах разрушенного города, продолжали стрелять. В городе бывало неспокойно. Мародёры, дезертиры, просто отчаявшиеся люди, готовые на всё ради куска хлеба или тёплой одежды.

Скорее всего, именно это и было причиной того, что меня в