Мы, Николай II. Годы 1914-… - Станислав Черняк

столь малоинтересным персонажем, если бы не Распутин, который утверждает, что начнись только большая европейская война, этот человек через 15–20 лет придёт к власти, и это будет самое страшное, что видела Германия за все годы своего существования.

— Германия, как, впрочем, и Россия, многое переживала и переживёт…

— Да, но какой ценой? Миллионы погибших и сожжённых в печах концлагерей. И самое страшное, что великие грехи этого человека в определённой степени лягут и на Вас, ибо, если не остановить его сейчас, позже сделать этого в одиночку Вам уже не удастся.

— Чем же он так страшен? Он убивает, насилует, грабит?

— Нет, что Вы. Пока он только рисует, но как художник он откровенно слаб. Его не приняли в Венскую академию художеств: сначала он провалил экзамен, не справившись с изображением человеческой фигуры, а при второй попытке его даже не допустили до вступительных испытаний — настолько слабыми оказались его работы. Специалисты называют рисунки Гитлера скучными и безвкусными. При этом он зачитывался историей, мифологией и уже формирует свои политические взгляды.

— Если я буду устраивать судьбы всех слабых художников, времени на иные занятия у меня просто не останется.

— Нет, он не такой, как все. У него есть демонический дар, всю силу которого он ещё не познал и сам. Адольф — выдающийся оратор, виртуозный мастер демагогии и сладких обещаний. Никто не умеет так точно передавать злость и предубеждения своей аудитории. Его речи будут разжигать эмоции и мобилизовывать массы. Помимо этого, он обладает отличной памятью, широко начитан, что производит сильное впечатление на окружающих и особенно на тех, кто уже будет склонен воспринимать его идеи.

— И что Вы предлагаете мне с ним сделать?

— Варианта два: он должен либо бесследно исчезнуть, либо стать великим художником и поэтом Германии. Да, да, он пытается кропать стишки, которые ещё более дурны, нежели его картины.

— И что же мне — взять его за запястье и водить его рукой?

— Вариантов масса: устроить быт, нанять хороших учителей, вложить деньги в рекламу его творчества, организовать выставки по всей Европе…

— Но ведь профессионалы сразу раскусят обман. Бред — какой-то никому не известный Гитлер на фоне великих полотен Пикассо, Ван Гога, Дюрера.

— Обман раскусят профессионалы, их рты придётся заткнуть деньгами и прочими материальными благами, а также высокими наградами. Основная масса полюбит того, чьё имя будет всё время на слуху.

— И всё это увидел Распутин? Или тот странный человек, которого он сегодня привёл с собой?

— Прежде всего Распутин, но и тот странный человек, вполне возможно, тоже, — грустно улыбнулся я. — И вот ещё — я накидал небольшой список Ваших соотечественников, которые могут сыграть не самую лучшую роль в грядущих событиях. Решение опять же за Вами. Но запомните главное предсказание Распутина — сейчас ни в коем случае нельзя допустить большой войны, в её пламени сгорят и наши страны, и мы вместе с Вами…

Глава 83

Моё распоряжение успокоить Распутина было воспринято слишком буквально. После ванны и трапезы, не давая ему говорить лишнего, мои адъютанты попросили Боткина сделать Григорию Ефимовичу укол снотворного, ибо невооружённым взглядом было видно, насколько он уставший и возбуждённый.

Второго человека, появившегося вместе с Распутиным, Мордвинов и Козлянинов приняли за сумасшедшего. Его тоже накормили и усыпили, правда, догадавшись сделать более слабый раствор снотворного. А потому, когда я примерно через два часа вернулся в посольство, мне удалось поговорить один на один с настоящим Николаем Александровичем Романовым.

Не буду подробно пересказывать все его злоключения, ограничусь кратким описанием. В момент, когда во время коронации ему стало нехорошо, он на миг потерял сознание, а когда пришёл в себя, увидел белоснежную палату и заботливые лица врачей, склонённые над ним. Переломанная нога была загипсована и покоилась на растяжке. Помимо этого, сломанными оказались четыре ребра. От сильного удара явно пострадал мозг — голова кружилась, и его постоянно подташнивало. В больнице Николай Александрович провёл около трёх месяцев. Его, безусловно, многое удивляло — никто не оказывал царских почестей, хотя и обращались весьма уважительно — Николай Александрович. Больница носила имя Склифосовского, но когда он попросил медсестру пригласить самого Николая Васильевича Склифосовского, она явно расстроилась, да так, что даже слёзы выступили в уголках её прекрасных глаз, и попросила его побольше отдыхать после аварии. Несколько раз он пытался заговорить об Аликс и своей матушке, но окружающие ничего не знали об их судьбе, что было более чем удивительно. Обладая большим природным умом и изрядной наблюдательностью, он довольно быстро понял две вещи: во-первых, он находится не в своём времени, а во-вторых, его воспринимают не как царскую особу, а как вполне рядового пациента.

Очередной шок Николай Александрович испытал, когда смог впервые подойти к окну. До этого момента он ещё надеялся, что умер и попал в Рай, а больничную палату и свои переломы оценивал, как некое испытание перед вечным блаженством. Однако то, что он увидел, потрясло его до глубины души. Огромные каменные здания совершенно немыслимой формы, самых разных размеров и цветов, из которых особенно поражали расположившиеся слева и справа высокие дома немыслимых синеватого и желтоватого оттенков. Ближе к горизонту располагалась гигантская, уходящая в небо башня, которая своим непостижимым величием буквально добила несчастного Николая.

Сопоставив положение солнца на небосводе и показания настенных часов, Николай быстро вычислил, что окна его палаты выходят на северо-запад. Он долго пытался понять, в каком городе находится, но ответ на этот вопрос нашёлся лишь на следующий день, когда у него хватило сил прогуляться по коридору и внимательно рассмотреть вид из окна, выходящего в противоположную сторону. Он готов был поклясться, что видит, пусть и сильно изменившуюся, Большую Сухаревскую площадь. А прямо под окнами располагался ничуть не изменившийся, даже несколько похорошевший, Странноприимный дом графа Шереметева. Значит, он в Москве. И, судя по всему, как бы удивительно это ни звучало, в Москве будущего. Это было одновременно волнительно и ужасно. Хотелось вырваться из казённого уюта своей палаты и бежать, теряя больничные тапки, дабы узнать — живы ли и здоровы бедные Аликс и мама́?

Он долго размышлял и пришёл к выводу, что спрашивать — кто он и где он, значит напрашиваться на неприятности. Неизвестно, как отнесутся к этому окружающие, ещё и загремишь в жёлтый дом. На более безопасный вопрос — что с ним? — врач ответил, что была авария и