Спать и верить. Блокадный роман - Андрей Тургенев

— За гробом времени нет, все едино: прошлое, настоящее, будущее. Все существует разом, — сообщил академик, звучно шмыгнув.

Нос ему разбили впервые. Академик с удивлением и даже любопытством изучал слюдянистую структуру подсыхающих кровавых соплей.

— Да и сейчас… Здесь, в смысле, с этой стороны гроба. Нету времени. Не находите, гражданин академик?

— Говорят, что тюрьма придумана, чтобы заменить пространство временем.

— А Россия-то — чтобы заменить время пространством. Если вы останетесь по эту сторону гроба, что не факт, — то не в тюрьме, гражданин академик, а на великих стройках Сибири.

Заде поежился. Следовательница улыбнулась.

Странно, он не испытывал ненависти к этой женщине. Не боялся ее, хотя как раз по ее приказу ему колотили по костяшкам пальцев линейкой: кто бы мог подумать, какое мучение может доставить безобидный, а зачастую полезный измерительный инструмент. И соленую клизму — не без ее ведь ведома.

Она ему даже нравилась. Хва-Заде, мудрый гном, понимал почему: она последний человек в этой жизни, выказывающий заинтересованность в общении с ним. И становилось неважным, какова природа заинтересованности и каковы результаты. Результаты, понятно, плачевны, Сибирь — это если сильно повезет, а роскошь человечьего общения — последнее, что у него теперь есть.

Когда этот серый, невежливый, который все время в перчатках, пришел за консультацией по поводу легенды о могиле Тимура и о войне, академик лишь удивился. Покрутил мысленно пальцем у виска. Дерзко прикрикнул — «Это чушь, услышьте меня!».

Себя, по заслугам обласканного ручьями регалий, покрытого глазурью авторитета, он естественным образом считал неприкасаемым. Но и не в этом дело. У него было сложное отношение с тимуровой мавзолеей, сложные личные отношения с тимуровым духом, и доблестные спецслужбы, при всей их формальной инфернальности, не могли претендовать…

Могли, оказалось, и, главное, хотели.

Он решил гордо молчать, тем более углядев перед собой не тонкогубого палача, а миловидную, хотя и несколько демоническую, рыжеволосую барышню. Сломали его быстро и грубо, с таким небрежным презрением к сединам и статусу, всему высокому что только может быть высокого, что вопрос о человечьем достоинстве как-то сам собою вытек за скобки.

Службисты, честно сказал себе Хва-Заде, только орудие, избранное судьбой. Чрезмерно жестокое, но по существу справедливое: слишком уж самоуверен был он в своем диалоге с Историей.

Втайне Хва-Заде всерьез относился к надписи на могильной плите в самаркандском подвале: разоривший эту могилу разбудит демонов великой войны.

То есть в демонов войны, как и в прочих демонов, как и в Бога с его ангелами, во всех этих эмир Эрмитажа не верил как раз. Но он верил в человечью волю, в энергию биополей. Академик не сомневался, что Хромой Тимур сам был автором мстительного пророчества: академик горел желанием доказать, что просчитался Тимур. Пшик его пророчество, похвальба пустая. Не дотянуться покорителю Анкары, Багдада и Дамаска, пыльного и гулкого евразийского пространства, до его, Хва-Заде, грозного, но высокого времени. Тонка кишка, коротки руки и бесконечно невечен монгольский дух.

Человек с иранскими корнями, Хва-Заде испытывал к Тимуру личную неприязнь. Хва-Заде не забывал стонущих стен, кои монгольский герой возводил из залитых известью раненых, гигантских пирамид из отрубленных голов его, Хва-Заде, предков. Вскрыть гробницу безо всяких предсказанных последствий — это была бы историческая победа над легендарным тираном. Война, между тем, уже гремела в Европе, Хва-Заде, цепкий администратор, готовил Эрмитаж к эвакуации, вероятность того, что огонь перекинется в С.С.С.Р., сам он лично оценивал как критичную, но…

Это был упрямый гном. В глубине души — в чем она не признавалась более атеистичному разуму — он даже надеялся, что осквернение Гур-Эмира затушит гитлеровский пожар. От противного.