Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Комната снова погрузилась в тишину. Лёгкий свет настольной лампы освещал деревянный стол, на котором ещё недавно лежали диплом и телефон, оставляя длинные угловатые тени на стенах. За окном вдалеке слышались редкие шаги ночных прохожих, и город, казалось, жил своей отдельной жизнью. Но здесь, в этой комнате, между двумя людьми, сейчас решалась судьба.

Мирослав сидел напротив Сталина, сцепив пальцы в замок, чувствуя, как в горле пересохло. Казалось, что воздух в комнате стал гуще, тяжелее, пропитанный той невидимой властью, которую излучал человек напротив. Этот человек, имя которого он привык видеть в учебниках истории, теперь сидел всего в нескольких шагах, пристально смотря на него, ожидая ответов.

Глубокий вдох. Мирослав закрыл глаза на мгновение, собирая разбросанные мысли в единую нить.

— Я не лгу вам, — голос его прозвучал тише, чем он рассчитывал, но с каждым словом набирал уверенность. — Я действительно из другого времени. Я стоматолог, вчера получил диплом и мечтал о будущем… о семье, о карьере. И вдруг, в один миг, оказался здесь, совершенно один и беспомощный.

Его пальцы слегка сжались на краю стола. Мирослав чувствовал, что каждое его слово, каждый жест оцениваются с холодной точностью. Ему нужно было говорить максимально осторожно, но врать он не мог.

— Ваше время, — раздался ровный голос Сталина, — оно сильно отличается от нашего?

Мирослав поднял на него взгляд и на мгновение замешкался, но затем кивнул.

— Да. Очень сильно.

Он посмотрел на свои руки, словно надеясь найти на ладонях ответы на все вопросы, которые мучили его. Затем продолжил, стараясь подбирать слова.

— У нас есть технологии, которых здесь ещё долго не будет. У нас другой образ жизни, другая медицина, другие взгляды…

Сталин чуть склонил голову, выражение его лица оставалось спокойным, но в глазах вспыхнул интерес.

— Другие взгляды? — произнёс он медленно. — Например?

Мирослав почувствовал, как внутри всё сжалось. Он знал, что эта тема скользкая, что здесь, в этом времени, каждое сказанное слово может обернуться против него. Но если он хочет, чтобы ему доверяли, он должен говорить честно.

— Например, на свободу… на то, как люди должны жить, — тихо сказал он, не отводя взгляда. — У нас нет такого контроля над личностью…

На мгновение в комнате воцарилась тишина. За окном едва слышно прошёлся шагами патруль, где-то вдалеке глухо скрипнула калитка, и чей-то негромкий голос сказал: «Доброй ночи». В этой тишине было что-то зловещее, напряжённое.

Сталин задумчиво кивнул, поднеся руку к подбородку.

— Значит, ваше будущее более свободное, — медленно проговорил он. — А вы верите, что такая свобода лучше того порядка, что мы строим сейчас?

Мирослав задержал дыхание. Это был вопрос, на который не было простого ответа. Он знал, что в его времени Сталина называют тираном, диктатором, человеком, державшим страну в страхе. Но здесь, в 1935 году, перед ним сидел человек, который верил в свой путь. Он не знал, каким этот человек станет через годы, он видел только того, кто строил новую страну, того, кто смотрел на него, словно проверяя, насколько он честен.

— Я не знаю, — наконец произнёс Мирослав, опуская плечи. — Я не политик. Я просто хочу жить и делать своё дело, лечить людей. Но здесь… здесь я чувствую себя пленником.

Он сам не ожидал, что скажет это вслух, но сказанное уже не вернуть. В воздухе повисло напряжение. Сталин изучающе смотрел на него, его пальцы медленно барабанили по подлокотнику стула.

— Пленником, — повторил он негромко, словно пробуя это слово на вкус.

Мирослав чувствовал, как его сердце колотится в груди. Он не знал, как воспримут его слова. Но если он и был пленником, то не только этого дома, но и этой эпохи.

Сталин не сразу отвечает. Он молча наблюдает за Мирославом, оценивает, словно пытаясь проникнуть в самые глубины его мыслей. Затем медленно откидывается на спинку стула, подносит руку к подбородку и устремляет взгляд в одну точку, будто видит что-то далёкое, недоступное для остальных.

— Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, — наконец говорит он, негромко, но твёрдо. Его голос ровный, почти мягкий, но в нём звучит неумолимая уверенность. — Запомните, Мирослав, у каждого времени своя правда и своя цена за ошибки. Ваша свобода там, в будущем, не пришла сама собой. Она была завоёвана через борьбу и жертвы.

Он делает паузу, переводя взгляд на маленький настольный календарь, где красными чернилами отмечена дата. Год 1935-й. Время, в котором Мирославу ещё вчера казалось невозможным оказаться. Время, где свобода значила нечто иное, чем он привык понимать.

Мирослав сглатывает, чувствуя, как внутри зарождается смутное беспокойство.

— Вы хотите сказать, что и я должен бороться? — тихо спрашивает он.

Сталин резко поднимает на него взгляд. В этом взгляде нет злобы, нет насмешки, но есть что-то почти неизбежное, что-то, что заставляет Мирослава замереть.

— Нет, — отвечает Сталин спокойно, но в его словах чувствуется непоколебимая твёрдость. — Я хочу сказать, что вы должны быть готовы платить свою цену, если хотите вернуться обратно.

На какое-то мгновение кажется, что воздух в комнате становится гуще. Тиканье часов на стене звучит громче, чем раньше, и Мирославу мерещится, что их механический ритм отбивает время, отпущенное ему в этом странном, чужом мире. В этом времени, где власть принадлежит таким людям, как тот, кто сейчас сидит перед ним.

За окном слышен редкий стук каблуков по мостовой — чей-то запоздалый шаг, растворяющийся в глубокой ночи. Вдалеке переговариваются двое патрульных, и даже сквозь толстые стены этой комнаты слышен их негромкий голос, напоминающий Мирославу о том, что свобода здесь — нечто хрупкое, а шаг в сторону может стать шагом в бездну.

Сталин медленно отрывает взгляд от календаря и вновь смотрит на Мирослава.

— Вы ведь понимаете, — произносит он негромко, — что с этого момента назад пути нет?

Мирослав не отвечает сразу. Он знает, что этот человек не спрашивает ради вежливости. Здесь, в этом времени, решения принимаются быстро. Здесь не дают второго шанса. Здесь доверие — роскошь, которую нужно заслужить.

Он глубоко вздыхает, ощущая, как холод проникает в его пальцы,