Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

шутка. Тиоацетон. Запах, который не убивал, но делал жизнь невыносимой, заставлял бежать, задыхаясь, теряя волю и разум. Оружие, бьющее не по телу, а по древним, животным инстинктам. Унизительное, бесчестное, но… бескровное. Да. Как только разберусь с этим хаосом, нужно запереться в лаборатории. Время создавать «вонючку» для крымского хана.

Стук молотков и скрип телег — так встретило меня Игнатовское. Мой муравейник, который пнули сапогом, приходил в себя, отстраивался и зализывал раны. Восстановление шло полным ходом, подчиняясь железной логике моих же чертежей. Однако за этой деловитой суетой зияла пустота. Заново отстроенный дом казался чужим — просто зданием, лишенным души. Потеря Любавы отзывалась не острой болью, а постоянным, ноющим холодком под ребрами. Фантомная боль по той тихой и понятной жизни, которую я сам же и уничтожил.

Из окна своего восстановленного, но неуютного кабинета я смотрел, как внизу кипит работа: таскают бревна, стекольщики вставляют новые рамы, где-то вдалеке гудит паровой молот. Все на своих местах, все работает. Но чего-то главного не хватало. Вдруг у главных ворот показалась богатая, нездешняя карета, запряженная четверкой вороных. Лакей в ливрее распахнул дверцу, и на землю легко соскочила женская фигурка в дорогом дорожном платье. Анна Морозова.

Гостья не осматривалась по сторонам. Вместо этого она окинула двор хозяйским, оценивающим взглядом, тут же подозвала старосту Тимофея и начала отдавать короткие, четкие распоряжения, указывая на штабеля досок и нерациональную организацию подвоза песка. Тимофей, поначалу опешивший от такой наглости, через минуту уже согласно кивал, черкая что-то в своей дощечке. Она приехала не с визитом вежливости и не с соболезнованиями. Она приехала работать. Заполнять образовавшийся вакуум своей деловой хваткой, московской энергией и безграничными ресурсами своего клана.

Ее бесцеремонное вторжение вызывало глухое раздражение, но холодное, невольное восхищение ее эффективностью было сильнее. Сила природы, которую невозможно остановить — можно лишь попытаться направить в нужное русло.

Пока я размышлял, дверь в кабинет тихо скрипнула. Обернувшись, я увидел на пороге царевича Алексея. За эти недели он сильно изменился: исчезла юношеская угловатость, взгляд стал тверже, взрослее. Испытание закалило его, как хороший клинок.

Он молча подошел к окну и тоже уставился на кипучую деятельность москвички. Его взгляд, скользнувший по моим сжатым кулакам и глубокой, уже нескрываемой усталости в глазах, говорил о многом. Он видел не всесильного генерала, а человека на пределе.

— Дельная, — произнес он тихо, словно про себя. — Хваткая. Такой палец в рот не клади — руку по локоть откусит.

Я ничего не ответил. Мы помолчали еще с минуту, каждый думая о своем. Он — о силе, вливающейся в мою вотчину. Я — о проблемах, которые эта сила с собой принесет.

— Петр Алексеевич… — начал он вдруг так же тихо, но с новыми, стальными нотками в голосе. — Игнатовскому нужна хозяйка. Не прислуга, не ключница, а именно хозяйка. Та, что будет держать в руках все нити этого сложного дома.

Я медленно повернулся к нему, все еще не понимая, к чему он клонит.

— А вам… — он выдержал паузу, глядя мне прямо в глаза, и в его взгляде не было ни тени прежней робости. — Вам нужна жена.

В моей голове — чертежи химического оружия, планы переустройства Европы, а этот мальчишка говорит мне о женитьбе? Он издевается? Все мысли об имперской безопасности, «Черной Книге» и политическом будущем мгновенно улетучились, вытесненные этим простым заявлением. Я смотрел на Алексея, не веря собственным ушам.

— Чего-о-о⁈ — вырвалось у меня.

Глава 12

Я медленно поднял на него взгляд. Шутка? Провокация? Легкая, почти дружеская интонация никак не вязалась с его серьезным лицом.

— Ты, царевич, умом тронулся? — ответил я. — Какая еще жена? Мне бы с со всеми этими бедами разобраться. Надо о настоящем думать…

— А настоящее, Учитель, — тут же подхватил он тон, — имеет скверную привычку заканчиваться. Враг ведь не дурак, смекнул, куда бить надо. Не в стены — в голову. А голова у всей нашей затеи одна. Ваша.

Шутки кончились. Теперь он говорил как политик, чеканящий тезисы.

— Я тут намедни с Анной Борисовной беседовал. Она мне глаза открыла на то, как в Москве дела ведутся. Там сила в родах, в связях, которые из поколения в поколение тянутся. Хотя кому это я рассказываю, вы ж сами это знаете. А у вас что? Случись беда — кто все это подхватит? Нартов? Гений, однако не хозяин. Я? Мне еще учиться и учиться. А род ваш на вас и пресечется. Кому оставите?

Так вот в чем дело. Катализатор — Морозова. Конечно. За этим стояла ее московская, купеческая логика: просчитать риски, укрепить актив, застраховать вложения. Главный актив здесь — я. А лучшая страховка — династический брак. Все сложилось. Это не внезапное озарение царевича.

Но вместо ожидаемого гнева шевельнулось иное чувство — отстраненная жалость.

— Бедный мальчик, — тихо сказал я. Он вздрогнул от неожиданной смены тона. — Ты и впрямь думаешь, что дело в наследниках? Что род — это спасение?

Я отошел от окна и сел за стол. Опершись локтями о стол, я подался вперед.

— Ты говоришь о будущем. Хорошо, давай я расскажу тебе про будущее. — На этой фразе мне пришло в голову, что будущее Алексея я уже изменил безвозвратно. — Так вот. Целились в тебя. Не в меня. Ты — слабое звено. И я сильно сомневаюсь, что во вражеских столицах сразу дойдут, что такое «Гражданская Смерть». Значит, попытаются еще раз. И еще. И однажды у них получится. А знаешь, что будет тогда, царевич? Твой отец, потеряв единственного сына, сломается. Превратится в зверя, который зальет страну кровью в поисках виноватых. Начнется грызня за трон. Меншиков, бояре, генералы… Они разорвут Империю на куски быстрее, чем стая волков рвет оленя. Все, что мы строили — заводы, дороги, армия, — все пойдет прахом. А лет через двадцать на это пепелище придет новый Карл или новый Батый и возьмет то, что осталось, голыми руками. А может и вовсе, — здесь я даже вздохнул, — начнутся дворцовые перевороты, где весь род Романовых будет грызню вести за престол. Вот твое будущее без наследника. Не моего. Твоего.

Откинувшись на спинку кресла, я смотрел, как царевич сидит в легкой прострации. Его атака была отбита — я разверз перед ним бездну, на самом