Валькирия - В. Бирюк

Выпрямиться невозможно: корабль кидает. Даже если и не вылетишь за борт, то об те скамейки так приложит...

- А вон моя нянька торчит, - порадовалась знакомому ориентиру Марийка в перерыве между порывами ветра.

Впереди из-под скамейки рельефно выступала женская задница, облепленная мокрым платьем. Молодая женщина забилась под лавку, вцепилась в основание мачты и страстно молилась. В рёве урагана меня не было слышно, лишь троекратный хват за ягодицу пробился в её сознание. Она страшно испугалась, вообразив поползновение кракена - а кто ещё?! В такую погоду, в таком месте, за такое место..., Но, опознав меня, обрадовалась:

- Живой! Хозяин живой!

- А ты чего? Струсила? Ну и дура. С самим «Зверем Лютым» плывёшь. Чего боятся-то?

***

Это не наглость, а вспоминаемые исторические анекдоты.

При возвращении из Англии в Голландию корабль Петра I выдержал ужасную четырёхдневную бурю. Опытные моряки объявили царю, что положение очень опасное.

- Чего вы боитесь, господа? - ответил Пётр весело. - Слыханное ли дело, чтобы царь русский утонул в море немецком?!

Я не царь, пришлось перефразировать.

***

Типичное по жизни обращение «дура», повседневный уже «хват за задницу», лёгкий намёк на привычную викторину «а кто это у нас тут под платьем» вызвали вымученную улыбку и чуть успокоили пребывающую в панике молодую женщину:

- Козёл козлит как всегда. Значит, вокруг не Апокалипсис, а приключение для развлечения. Будем любоваться.

Вцепившись в снасти так, что побелели пальцы, она, изображая восторженно-поощрительное выражение на лице, будто наблюдая за скоморохами и лицедеями, приподнялась и обозрела бесконечные, теряющиеся в темноте, морские валы с полосами грязно-белой пены на гребнях.

Сменив собственную панику на собственную глупость, перестав считать ураган угрозой, молодка обернулась ко мне и что-то спросила, игриво намекая интонацией.

Кажется, вопрос был привычным, хоть и в непривычной обстановке:

- А не хочет ли господин кусочек сексу?

Я даже растерялся.

Нет коллеги, не из-за урагана. А потому, что не хотел.

Уж-жас! Вот до чего доводят некоторые атмосферные явления здорового мужчину даже с троекратной мощностью развратности, возникшей из-за подавления гена генерации молочной кислоты!

Уж-жас три раза.

До сих пор не могу простить себе, что не собрался с силами, не порадовал девушку. Последний раз в последний час её жизни.

Здесь, у основания мачты, в центре корабля меньше качало, сюда сползлись гражданские. Кормилица, закутавшая Болека и спрятавшая его у себя на груди под платьем. Носилки с привязанным Казиком в кожаном мешке.

Даже зло берёт. Глядя на такую чёткость работы прислуги. Привязали ли бы послабее - а там, волна, «девятый вал», ой-ой, упало... В смысле: унесло. Волною шаловливой в море бурливое. И у меня одной проблемой меньше:

- Помер. От естественных причин.

Что может быть более естественным, чем утонуть в открытом море в стра-ашную бурю?

Может, приказать? - Слишком много посторонних. Марийка смотрит. Утопить беспомощного отца на глазах ребёнка… стыдновато как-то.

Рядом мучился под лавкой Курт.

Вот что я скажу, коллеги: волки - морскими - не бывают. Морскую болезнь в исполнении хомнутой обезьяны представляете? Так у нас хоть предки по лианам прыгали.

Однажды в Пердуновке я загнал Курта, ещё волчонка, на березу. И он сверзился оттуда весь в березовых листьях. Как банный веник. Но это было давно, и устойчивым рефлексом не стало. Ни качаться на ветках, ни украшать себя листочками.

Его тошнило, но он героически сдерживался. Бедный зверь пытался забиться мне в подмышку, спрятаться от этого ужаса. Увы, пришлось ограничиться выражением общей душевной поддержки в форме доброжелательного взгляда в совершенно измученные волчьи глаза.

- Держись, Курт. То ли ещё будет, - подбодрил я его.

И пошёл дальше. К концу. В смысле: корабля. В смысле: на корму. Где примотанным к завитку хвоста деревянного дракона находился единственный человек, который хоть что-то понимает в этом бардаке.

Ой. В шторме, конечно.

Успех каждого шага зависел не только от меня, но и от корабля, волн, ветра. И их взаимного расположения. Подняв ногу, чтобы шагнуть, я иногда летел вперёд, иногда - назад. А иногда просто... шагал. Фонтанируя.

Нет, коллеги, фонтан не «из меня», а «от меня».

На бимсы настелена палуба. Настелена, но не прибита! Просто положена половая доска.

Пока вода не перехлёстывает через борт - доска лежит. Но нас постоянно заливает. Доска всплывает. Не сильно: основная часть палубы завалена вещами. Умные викинги мачту и шпирты поднимают на стойки, а барахло в узлах, корзинах, мешках - так лежит. Наступаешь на доску, а она утапливается. И из щелей фонтаном бьёт вода. Обычно - по самому дорогому. Иногда и до головы достаёт.

Наконец, выработался эффективный стиль: «переползец в полуприседе на трёх костях». Держась чем-нибудь за что-нибудь, например, руками за скамейку, я мог одной ногой отпустить палубу и перебросить её через препятствие. Затем рука, другая нога, другая рука и вот успех: следующая скамейка.

Отработанность тех.процесса позволила отвлечься. От пошаговости. Поднять голову и оглядеться.

Как вы догадываетесь, коллеги, вокруг было море.

Нет ничего более последовательного и вместе с тем более вздорного, чем море. Его волна не ведает ни покоя, ни бесстрастия. Она сливается с другой волной, чтобы тотчас же отхлынуть назад. Она то нападает, то отступает. Ничто не сравнится с зрелищем бушующего моря. Как живописать эти почти невероятные в своей непрерывной смене провалы и взлеты, эти исполинские зыблющиеся холмы и ущелья, эти едва воздвигнутые и уже рушащиеся подпоры? Как изобразить эти кущи пены на гребнях сказочных гор? Здесь все неописуемо - и эта разверстая бездна, и ее угрюмо-тревожный вид, и ее совершенная безликость, и эта светотень, и низко нависшие тучи, и внезапные разрывы облаков над головой, и их беспрестанное, неуловимое глазом таяние, и зловещий грохот, сопровождающий этот дикий хаос.

А как от всего этого тошнит!

Откуда-то сверху, с недосягаемой высоты, доносился протяжный мощный гул. Что можно сравнить с ревущей бездной? Это оглушительный звериный вой целого мира. То, что мы называем материей, это непознаваемое вещество, этот сплав неизмеримых сил, в действии которых обнаруживается едва ощутимая, повергающая нас в трепет воля, этот слепой хаос ночи, этот непостижимый Пан иногда издает крик - странный, долгий, упорный, протяжный крик, еще не ставший словом, но силою своей превосходящий гром. Этот крик и есть голос урагана. Другие голоса - песни, мелодии, возгласы, речь - исходят из гнезд, из нор, из