Гиблое дело - Кори Доктороу

– Давить не буду, – сказал Вилмар. – Но, если хочешь, могу тебя выслушать.

Я не хотел говорить и почему-то все равно начал.

– Когда мне было семь, по северу начал распространяться новый штамм бобровой лихорадки. Сначала по маленьким городам и поселкам, потом добрался до Икалуита. Полеты прекратились. Я был совсем маленьким, и родители старались меня не пугать, но все вдруг начали постоянно мыть руки, и мне больше не разрешали играть на детской площадке. Потом закрылись школы, и объявили всеобщий карантин.

Гогот гусей вырвал меня из воспоминаний.

– Прости, – сказал я.

– Не извиняйся, – ответил Вилмар. Он умел слушать, и ныть ему было не стыдно.

– Таких историй полным-полно, я понимаю.

– Легче от этого не становится, – заметил он. – И, если я правильно понимаю, конец у твоей истории не такой, как у всех остальных.

Как жаль, что пиво осталось дома.

– Сука. – Я тяжело выдохнул. – Первой заболела мама, а когда немного поправилась, следом свалился папа. И если мама хотя бы блевала в ведро, которое он за ней выносил, папа даже головы не мог повернуть. Так и лежал, блевал и срал под себя, а мама даже белье поменять не могла. В итоге бросила все попытки и просто стелила под него мусорные мешки, потом сворачивала и кидала в другие мешки, еще больше. Ей становилось все хуже, она не могла таскать их на улицу, и этим занимался я. Но мусор никто не забирал, и по всей улице стояли гниющие вонючие мешки. Мама сказала мне просто бросать их во дворе – постоянно таскать их на улицу было сложно. Гора получилась больше меня.

Я похлопал себя по карманам, нашел косяк и порадовался, что не забыл его взять. Закурив, протянул сигарету Вилмару, и так мы и сидели, пока я не набрался сил.

– Мама умерла через день после того, как попыталась дозвониться в опеку, чтобы меня забрали. Перед этим она взяла меня за руку, посмотрела прямо в глаза и долго рассказывала, что скоро за мной придут хорошие люди и я должен хорошо себя вести и обязательно слушаться. Но трубку никто не брал, а сайт не работал. Она все звонила и звонила, пока были силы, а потом разрыдалась. Я обнял ее и гладил по волосам, пока она не уснула. Только она не проснулась. – Я рассказывал эту историю и раньше, обычно тем, с кем планировал серьезные отношения, и не на трезвую голову. Но легче так и не стало. Вилмар положил руку мне на плечо.

– Держишься?

Я кивнул, судорожно втянув воздух, и выдохнул.

– Я не смог вытащить ее из кровати. Мне было восемь. Папа проснулся, но ничего не соображал. Давно не соображал. Я принес ему воды и вливал ее в рот ложечками, как мама, держал за руку и старался не смотреть на ее тело под одеялом. Он умер на следующую ночь.

Гуси взлетели. Куда они летели? Кому были нужны? Тупые гуси.

– Я сложил в рюкзачок еды, вышел из дома и просто пошел, сжимая в руках детское одеяльце. Я много лет с ним не спал, а теперь вцепился мертвой хваткой. Я хотел добраться до парка, в котором мы часто играли, но никак не мог его отыскать, а потом понял, что забитое досками вонючее место и есть тот самый парк. Туда сваливали мусор. Я пописал на доски, протер руки антисептиком, как мама учила, съел чипсы и пошел дальше.

Я все шел и шел. Свет в домах не горел. У дороги стояли горы мусора. Мне захотелось в туалет по-большому, но я не смог сесть у дороги, поэтому набрался смелости и позвонил в дверь дома с включенным светом. Мне открыла девушка – лет, наверное, шестнадцать. Старшая дочь в семье. У нее тоже болели родители, но не так сильно, как у меня, и она за ними ухаживала. Я попросился в туалет, она спросила, что случилось, я все рассказал, и она привела меня в дом. Накормила, напоила, помыла и попыталась дозвониться в соцслужбу, а я сидел, смотрел в телефон и старался не шуметь. У них странно пахло: говном, конечно, как и везде, но еще незнакомым мне мылом, шампунем, специями. Они были выходцами из Египта, приехали на заработки в нефтянке и остались, и ее мама иногда кричала дочери на арабском, когда ей было что-то нужно. А та все пыталась дозвониться до служб, чтобы меня забрали.

Через два дня они наконец-то приехали. Я знал свой адрес, сказал им его, и они пообещали заехать, а потом приехала соцработница, и адрес как отрезало – я никак не мог его вспомнить, хотя мама с папой спрашивали его у меня каждое утро. В итоге дня три-четыре я прожил в интернате. Там было полно детей, и каждый день их становилось все больше. Кого-то забирали, кто-то постоянно дрался, кто-то ревел, кто-то прятался и молчал. Как-то утром я проснулся со своим одеяльцем, понюхал его и вдруг вспомнил свой адрес. Назвал его нянечкам, потом прошло много времени, но в итоге за мной пришли и сказали, что я поеду к дедушке в Калифорнию.

Я его никогда толком не видел, только по видеосвязи на Рождество и иногда на его или мой день рождения, и родители не очень хорошо о нем отзывались. Но я был в таком шоке, а папа рассказывал о детстве, которое здесь провел, и я просто… – Рыдания вырвались из меня с такой силой, что не получалось вдохнуть, и Вилмар крепко обнял меня, поглаживая по волосам. Кто-то подошел к нему, пробормотал что-то, а он ответил, что нет, все в порядке, и постепенно дыхание выровнялось.

– Господи, – сказал я.

– Не продолжай, если не хочешь, – сказал он.

– Нет, – ответил я. Похлопал себя по карманам, но косяк мы уже скурили. – Нет. Я просто хотел, чтобы все снова стало как прежде. В интернате я постоянно вспоминал, что теперь сирота. Только об этом и думал. Ел, играл, сидел в телефоне и вдруг понимал, что я один – знаешь, как будто потерял родителей в толпе и никак не мог отыскать, только я понимал, что никогда уже их не увижу. А если бы я жил с дедушкой… то не был бы сиротой. У меня бы появилась семья. Я бы не лишился всего в восемь лет. Сейчас-то я понимаю, что мне бы в любом случае было непросто. Я видел смерть, видел вещи, которые ни один ребенок не должен был видеть. Какой бы опекун справился?