Другой Путь - Владимир Викторович Бабкин

Киваю.

— Благодарю за службу.

— Рад стараться, Ваш…

— Иди уж! Дай почитать!

Иван улыбается, но разворачиваясь по-строевому открыв дверь шагает и оставляет меня один на один с пахнущим духами конвертом.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. КАБИНЕТ ЦЕССАРЕВИЧА. 1 сентября 1743 года.

Как мне не хотелось вскрыть конверт, но я ещё в прошлой жизни приучил себя, что с документами надо работать только в кабинете. Даже когда появились ноутбуки в постели или даже в спальне, я в них никогда ничего не смотрел. С мессенджерами, конечно, сдался. Они всё одно что телеграммы. Там вскрывать ничего не надо — сразу и видно, с чем поздравляют и о чём просят.

Мне для входа в кабинет не надо выходить в коридор. Могу пройти туда через уборную или комнату отдыха. В последнюю никто даже Катя не заходит. Убираю даже сам. Она маленькая. Кресло, столик, планшет для письма, столик «журнальный», сейф… За картиной с горящим очагом. Шутка. За портретом родителей. Окно поворотное узкое. И ребенок не пролезет. Света же достаточно проходит. Да и лампа там керосиновая есть.

Некоторые письма от Лины я здесь и храню. Те, что по «университетской почте» получаю. Это вот тоже должно было по ней прийти. Мы пишем каждые десять дней. А последние из Страсбурга пришло в середине августа. От обычного графика тогда было два дня задержки. Но, мало ли что. В Европе война. На море шторм, да и на суше непогода. А оно вот значит, как…

Тётка! Не знаю сколько она эти мои письма читает. Но, судя по всему, недавно смогла накрыть мой тайный канал. Узнаю кто из Академии донёс — сгною гада! Обиделись немцы. Из-за Ломоносова. Но, может, и Ушаков на них вышел, и им, как я Брюммеру в мае, на дыбу показали… Разберёмся.

Итак, письмо. Нет. ПИСЬМО!

Сажусь за свой письменный стол. Ломаю сургуч. Раскрываю лист. Читаю:

' Mien Herz Lini :

В полях, где ветер леденящ,

Среди снегов, студящих кровь

Тебе я свой последний плащ

Отдать готов, отдать готов;

Тебя коль скорбь ждет впереди,

И тяжкий труд, и тяжкий труд,

Найдешь ты на моей груди

Свою защиту, свой приют.

Была б ты со мной в краю,

Где только ночь, где солнца нет,

Я был бы счастлив как в Раю

С тобой мой свет, с тобой мой свет.

Коли назначил Бог мне лён

Царя земли, всей земли,

Я б разделил с тобой трон,

Моя любовь, моей любви'.

Это же моё « IndenFeldern, wo die Bö geheul…»! Точнее Бёрнс. Но его ещё нет. Не родился. Не важно.

ОНА! Она перевела! Даже лучше, чем я бы сам это сделал!

Снизу ещё приписка:

' Мой Петер:

Ich atme dich.

Meine lieber herz.

Ruf an mich.

Rufst, zu dir selbst[2]'.

И больше ничего. Только стихи.

Всё ясно. Чего я жду? Какого ещё знака или ответа?

Надо писать её. Сейчас.

Нет. Надо сначала к Матушке.

Стоп! Императрица уже читала это…

Или нет? Чего гадать!

Успокоится.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Надо подумать.

Для начала выпить чай.

Катя уже его сделала. Катя?

Я не знаю кто она. Я не обижу её. Но, женой моей она не будет. Значит нужно будет её из дома убирать. Не сейчас. Когда Лина приедет. Главное, что б тётка не устроила мне ярмарку невест. Но, Кате на ней всё равно ничего не светит. И всё сделаю что бы Лину отстоять. Господи! Она скоро приедет!

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ. ЗДАНИЕ ДВЕНАДЦАТИ КОЛЛЕГИЙ. 2 сентября 1743 года.

В Петербург пришло Бабье лето. Потеплело. Распогодилось.

На душе у вице-канцлера тоже стало спокойней. Сумашедше лето снова сломало его планы. Не в первый раз. Но, всё-таки. В августе умер отец. Из-за бабье трёпа уехал в ссылку брат. Отцу было под восемьдесят. А с братом Алексей Петрович по весне чуть не разругался. Зачем было брать старую вдову в жены? Мог бы уже и дочь её взять. Не отказали бы. Послушай, старший брат совета. В опалу сейчас не попал. Хотя как знать как знать.

Сноха то их с братом не сдала. Даже на дыбе. Слышали и вице-канцлер разговоры эти, но значение не предавал. Точнее «не замечал». Так и выжил в прошлые царствования. И возвысился. И в новом тоже. Но тут Лестоку спасибо. Хоть теперь он и против Бестужевых играет. А пару лет назад выручил. Но у Ушакова могла же дура баба и оговорить. Но устояла. А дочка то её и без дыбы к Императрице побежала. Думала, что Наследник привязался к ней и вытянет. Он и вытянул. Но молодой Ягужинской отставку дал. Мог бы при желании и выговорить оставить при себе у Императрице. Но не стал. Нет Насте веры. Слаба девка.

Брат уезжал в имение довольный. Не так как после того, как топор мимо пронесло. Сказывал что понесла его Анна Гавриловна, а ведь в летах баба. Знающие люди шутят что на дыбе ты и сам родишь. Но. Дай им Бог здоровья. А опала? А что опала? Алексей Петрович смотрел на жизнь трезво. Царица его ценит. Он при власти. Ослаб немного, но своё отыграет. А там и брата через год-два в столицу вернёт. В коллегию, или куда посланником. Сейчас только больше спотыкаться не надо. И осторожнее быть с вчерашними друзьями и Наследником. Умен мальчишка. Далеко пойдет.

Второго дня Елисавет Петровна вызывала. Справлялась мнения о невестах для наследника. Марию Саксонскую и Польскую отмела. Католичка мол. Возражать не стал что она за корону русскую хоть в магометанство перейдёт. Не в том обида Государыни. Подставил их Ботта с этим заговором. Да ещё Лопухин с Антарктической экспедицией изволения прошлой Правительнице искать пытался. Чем разозлил Государыню и подставил Цесаревича. То-то его теперь женить торопятся. Что б наследник поскорее был. Законный. Царственный и по матери. Русские кандидатки не тянут до этого статуса.

Англичанок подходящих нет. Незамужние в летах Государыни. Посланник Корф Предложил Луизу Датскую. Она Вену и Лондон устраивает. Иоганна Корфа же Императрица уважает.