Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер

– Мечтательным? – Бровь Ливия изогнулась. – И какая же у меня мечта, братишка?

– Известно какая: вернуть былые отношения. – Я издал язвительный смешок. – Время способно замереть, однако воротить прошлое – задачка не из простых.

– Обратив лицо к прошлому, предполагаем будущее, находясь в моменте – как служитель культа Януса, придерживаюсь вот какого мнения. Всё меняется, и ты не можешь помешать мне переживать за тебя или мечтать о чём-либо. Я опираюсь на то, что у нас было, кто мне запретит бережно хранить воспоминания об этом, о семье? Ты, что ли? – Ливий распалился, и у меня неприятно сжалось сердце. – Матушка рассказывала, как кормила нас двоих…

– О нет, Ливий, только не затягивай трель про молочных братьев! – взмолился я, прикрыв уши.

Меня колотило от беспомощной злости на самого себя. Ни один наш дискурс не заканчивался дружелюбно. Моя вспыльчивость становилась виновником большинства конфликтов. Я – как лев, посадивший на лапу занозу: мучился сам и рычал на окружающих, а мне бы хотелось разом всё это прекратить. И ни к кому я не испытывал столько противоречивых чувств, сколько к названому брату Ливию.

Я смотрел на перевёрнутое лицо Ливия, а видел землисто-серое, мокрое, мёртвое. Наверное, он тоже боялся, что я скопычусь от инфекции или кинжала в горле. У Ливия не осталось никого, кроме никчёмного брата по материнскому молоку.

Он шумно выдохнул и сказал:

– Перед смертью отец приоткрыл мне завесу тайны.

– Выкладывай, – я резко сел, воззрившись на Ливия, – что за тайна?

– Он заходился в кашле, и приступ не давал ему полностью раскрыть это. Отец сказал, что матушка под страхом смерти запретила ему распространяться, поэтому он решился на это лишь на смертном одре. – Ливий не улыбнулся, несмотря на остроумный поступок Антония Туция.

– Не томи.

– «Вы с Луцианом Корнелием Сильвой прокляты злым намерением». Затем… не знаю, может, рассудок его уже помутился… – Ливий утёр лицо, в сомнениях прикрывая рот. – В общем, он заговорил про какую-то игру, известную в далёких южных землях – поле они расчерчивают чёрно-белыми квадратами и ходят фигурами, составляющими вражеские легионы, соответственные по цвету. Задача каждого легиона – защитить царя, цель – уничтожить вражеского. И вот отец сказал, что есть хитрость, которая называется «рокировка». Когда одна дворцовая фигура меняется местами с другой того же цвета, чтобы запутать врага.

– Ты провернул рукировку, Сильва? – усмехнулся я.

– Рокировку. И не болтай, – шикнул Ливий, озираясь. Он наклонился – меня окутал аромат шафрана, смешавшийся с гранатовой свежестью. – Из спутанных речей отца мне удалось понять лишь то, что обмен должностями наших отцов – продуманный ход.

– Почему ты раньше молчал? – обескураженно спросил я.

– Потому что ты меня и слушать бы не стал.

«Антоний Туций Квинт умом не шибко блистал, чего не сказать о мудрой Кирке, – подумалось мне. Я вспомнил её строгость и заботу змеиной матери. – Сыну достался её характер, умело скрытый под накидкой отцовской простоты».

В общем, чем глубже я погружался в фамильную историю наших родов, тем тяжелее становилось перешагнуть рубеж собственных заблуждений. Порочный круг замыкался в ярости и давал новый оборот.

– Я уже и не знаю, что думать, – признался я.

Ливий поджал губы – он ожидал не такого вывода. Он ждал конкретного: «Прости, что поносил тебя и весь твой род до пятого колена – я не знал, что ты тоже проклят, потому что не интересовался твоей жизнью с тринадцати лет, не догадывался о рукировках отцов, ибо создать образ врага и свалить на него ответственность за неудавшуюся жизнь мне проще».

Ждал, конечно, ждал. Хрен ему.

Я начал с малого шага навстречу – решил рассказать о ранении и чудо-водорослях. В момент, когда Ливий отвернулся, чтобы уйти, я позвал его и приподнял накидку с левой стороны.

– На самом деле я тут обнаружил кое-что…

– К трапезе! К трапезе! – завопил один из пиратов, и голодные варвары, гогоча от радости, начали стягиваться к центру, где растянули тент, ломящийся от яств.

Ливий метнул взор от моего плеча к разбитому лицу и, не вымолвив ни слова, отправился вслед за остальными. Один из пиратов пнул неучтённый гранат, и я, подхватив фрукт, встал, размахнулся и запулил его со злости в самую чащу. Погладил серьгу, глядя на «остывшие» следы Ливия.

699 г. до н. э., Регия

Меня раньше не пускали в западное крыло Регии, где отец проводил встречи с представителями жреческих коллегий, поэтому в день, когда меня впервые позвали туда, заподозрил, что повод особенный – взрослые совсем не улыбались и выглядели подавленными. Помещение запомнилось подтопленными во мраке колоннами из светлого мрамора, что поддерживали рельефный потолок. Купол украшала фреска, изображавшая Совет богов, и у меня закружилась голова, когда я впервые разглядывал её.

Фреска врезалась в память и после часто приходила во снах. Юпитер восседал на облачном троне с молнией в руке. Рядом с мужем – Юнона со скипетром, подле – Минерва, вооружённая копьём, справа от богини мудрости Марс с анкилом и копьём. В нижней части были Венера, выходившая из морской пены, Диана, воздевшая перст к небесам, со стрелой во второй длани; Портун, одетый как мореплаватель, которому указывал на путеводную звезду Термин. В противоположной части божественного круговорота смелый Меркурий взмыл в небо на крылатых сандалиях, а внизу, в окружении танцовщиц и виноградных лоз, возлежал пузатый Бахус с рогом изобилия. Замыкали кольцо, приблизившись к Юпитеру, Веста с чашей огня в руках и рогатый Фавн.

В круге Совета богов водили хоровод три богини судьбы, мойры. Красная нить жизни в их руках замыкала кольцо: одна мойра с доброй улыбкой пряла, вторая со средоточием наматывала пряжу, а последняя протягивала нить меж раскрытых ножниц.

Но меня, десятилетнего юношу, сковало животным страхом от центральной композиции. Порой дети страшатся некоторых образов, недоступных их пониманию, но и возмужав, я по-прежнему с тревогой вспоминал об этом фрагменте. В подбитой пурпуром царской тоге и венце, со связкой ключей на бедре стоял Янус. Привыкшие видеть бога на троне смутились от решения художника изобразить его на ногах. Да и позу он принимал еретическую: отвёл руку с посохом, будто нападал, пожилой лик на темени был опущен и затянут тенью, а молодой, женственный, с вызовом смотрел прямо на бородатого Сатурна, останавливая его протянутой дланью. Бог времени и жатвы, рельефный и сильный телом, замахивался косой на соперника.

А на переднем плане, перед повздорившими богами, разворачивалась сцена сражения льва и змеи: мощные когтистые лапищи наступали на изящное тело;