Магический источник - Василий Анатольевич Криптонов

Но, продравшись через витиеватый слог введения, я понял, что всё нормально, логика не страдает. Речь в фолианте шла о призыве фамильяров из потустороннего мира.

Фамильяр — это такая штука… В общем, это, конечно же, дух. Но будучи призван в наш мир, он обладает всякими читерскими способностями. Которые существенно дополняют и расширяют возможности мага.

В целом, фамильяр материален, его можно тискать. Чужим только нежелательно — фамильяры этого не любят, они признают только одного хозяина. Обладает разумом, порой даже плюс-минус человеческим. При этом не теряет и преимуществ чистого духа. Может становиться невидимкой, проходить сквозь стены, летать.

Нюансов в обращении с фамильярами хватало. Тут и опасности чрезмерного сближения, и так называемый «поводок» — максимальный радиус действия фамильяра, который к хозяину как бы привязан.

Фамильяр обладает внушительными познаниями в магии, некоторые могут даже выходить за пределы того, что известно человечеству. С ним, то есть, можно консультироваться, обсуждать всякое. Ещё фамильяр защищает хозяина — уж как умеет.

В общем, штука полезная со всех сторон. Но требует кормёжки, как и любая тварь. На сухом пайке долго не протянет. Питается фамильяр жизненной силой своего хозяина.

Имелась в книге оговорка, что некоторые товарищи — которые нам вовсе не товарищи! — чтобы нивелировать этот отрицательный аспект, пересаживают фамильяров на чужую энергию. Приводит это к последствиям весьма плачевным. Фамильяр очень быстро превращается из добродушной зверушки в вампира-убийцу. А поскольку он связан со своим хозяином, то и хозяин потихоньку становится какахой. Не успеет оглянуться, а он уже стоит с винтовкой в одной руке, гранатомётом в другой, весь перепачканный странным порошком, и орёт пафосные глупости приехавшему забирать его ОМОНу.

— На следующей неделе будем призывать, — сказала Танька вполголоса. — Хоть бы у меня получилось…

— А что, у кого-то не получается?

— Да это вообще редкость! Потусторонний мир уже нечасто и с большой неохотой откликается на призывы.

— А чего он, не уважает нас, что ли?

— Ну, знаешь… Это потусторонний мир. Там всё не по-человечески. Изучить его не представляется возможным, и поведение его необъяснимо.

— Может быть, вы просто скучные?

— Ой, ну попробуй сам, раз такой весёлый!

— Пф! Всегда. С вами пойду.

Танька помолчала. Потом спросила осторожно:

— Саш, ты серьёзно?

— Я, Татьяна Фёдоровна, всегда серьёзен, аки катафалк. А что?

У Таньки не нашлось внятного ответа на простой вопрос «А что?». За завтраком его попробовал дать Фёдор Игнатьевич, но быстро запутался и сдулся. Пришлось врубать заднюю.

— Конечно, призывать фамильяра можно в любом возрасте, сколько угодно раз, — промямлил он. — И, безусловно, как преподаватель… Не будет ничего странного, если вы отправитесь с учениками… Одна из которых, к тому же, ваша родственница, в доме которой вы проживаете…

— Ну, вот, — пнул я под столом Таньку. — Папенька нас благословляет.

— Прошу прощения, но я вовсе не благословляю! — тут же отпёрся Фёдор Игнатьевич. — С моей точки зрения, если она имеет хоть какой-то вес в этом доме, вам, Александр Николаевич, следовало бы привлекать как можно меньше внимания.

— Папа, ты мне всю жизнь говоришь то же самое, — отмахнулась вилкой Танька.

— И разве я не прав?

— Нет! Мы же с тобой вчера об этом говорили.

Остаток завтрака прошёл под ставший уже привычным перелай отца с дочерью. Эти споры у них возникали постоянно. Татьяна стояла на позициях нового поколения, которое вот-вот, того и гляди, перевернёт Землю, только бы рычаг найти. Фёдор же Игнатьевич являл собой точку опоры, которой вовсе не хотелось, чтобы на неё клали какой-то там рычаг и что-то переворачивали. Объяснить отцу, что мир меняется, и в нём уже не всё решается принадлежностью к роду и строгими следованиями этикету, было невозможно. Фёдор Игнатьевич во всех новейших веяниях видел лишь сиюминутную блажь.

Сказать по правде, сердце моё рвалось на части в такие моменты. В общем и целом, я был за Таньку. Однако разумом не мог понять, где она отыскала эти новые веяния, и что, с её точки зрения, в мире изменилось. Ну, покрасила ты волосы в красный цвет, ну, сделала себе провокационную причёску. Когда папа — ректор, это не бог весть какой подвиг, прямо скажем. Вот, не приведи Господь, сместят папу — тогда посмотрим.

Но даже, допустим, общество стало более терпимым к внешнему виду своих членов. Дальше-то что? Какие конкретно преимущества имеет красноголовая оторва перед скромницей с уставной причёской? Особенно если за скромницу родители дают солидное приданное, а за Таньку одно лишь большое человеческое спасибо? Где профит, я вас спрашиваю?

Не, оно понятно, что у бойкой и яркой девчонки больше шансов привлечь к себе внимание, но что с этим вниманием дальше делать? Влюбить в себя богатого дурачка и поскорее женить — вряд ли получится. За каждым богатым дурачком стоят не дураки и внимательно контролируют каждый его шаг. Стримы вести, рекламировать товары спонсоров? Так с интернетом пока перебои, не выходит стратегия. В театр пойти? Ну, вот, только что. Там яркая внешность, наверное, будет в плюс. Однако что-то я не слышал о том, что артисты в этом мире имеют какие-либо преференции.

В общем, да, я всецело понимал отчаянное желание Фёдора Игнатьевича как можно скорее пристроить дочку за какой-нибудь приличный муж, выдохнуть и перекреститься. Но и Таньку тоже понимал. Ей, поначитавшейся любовного фэнтези из моего мира, хотелось пожить.

— Кошмар! — возмущалась Танька, когда мы с нею вдвоём шли к академии. — Как можно обладать настолько замшелыми, даже, я бы сказала, заплесневевшими взглядами! Как можно быть таким… Таким старым!

— Кому-то надо быть старыми, — заметил я. — Пусть лучше ими будут старые, чем молодые.

— Вот снова ты каламбуришь, а я, между прочим, не на шутку раздосадована! Сейчас, Саша, идёт жестокая битва между старым и новым мировоззрениями, сейчас выясняется, каким мир будет завтра, а ты малодушно отсиживаешься за чужими спинами и позволяешь себе не иметь собственного мнения!

— Ну почему же. У меня есть собственное мнение.

— И каково же оно?

— А я тебе его не скажу. Оно моё. Руки прочь. Своё надо иметь.

— Вот, Сашка, ты…

— Не «Сашка», а Александр Николаевич. Вон, уже академия виднеется.

Танька злобно запыхтела, как ёжик, но спорить не стала.

Мнение же моё заключалось в том, что менять мир — дело неблагодарное. Он всё равно изменится, с тобой или без тебя. Но если изменится без тебя, то ты, по крайней мере, не останешься разочарован. Потому что какими бы благими ни были намерения, в итоге всё равно