"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 - Дженн Лайонс

– Все хорошо, Робин, – мягко произнес профессор Чакраварти. – Все получится. Вам нужно лишь сосредоточиться. Это рутина, которой вы будете заниматься еще сотни раз.

Робин сделал глубокий вдох и выдох.

– Это простая пара. Теоретически, в смысле метафорически, она немного запутанна, и я сомневаюсь, что она будет работать…

– Что ж, почему бы сначала вам не рассказать, что да как, а потом посмотрим.

– Минбай, – выпалил Робин. – Мандаринский. Это значит… значит «понимать», так? Но иероглифы насыщены образами. «Мин» – яркий, светлый, ясный. И «бай» – белый цвет. Так что это не просто означает «понять» или «осознать» – у слова есть визуальный компонент «сделать ясным», «пролить свет». – Он прервался, чтобы откашляться. Робин уже не так нервничал: заготовленная словесная пара звучала гораздо лучше, когда он произносил ее вслух. И казалась вполне стоящей. – Итак… вот в этой части я не очень уверен, потому что не знаю, с чем будет ассоциироваться свет. Но, вероятно, это будет способом прояснить ситуацию, выяснить скрытое, так я думаю.

Профессор Чакраварти ободряюще улыбнулся.

– Что ж, почему бы нам это не проверить?

Трясущимися руками Робин взял пластину и поднес острие гравера к гладкой пустой поверхности. Ему пришлось приложить усилия, чтобы выгравировать четкие буквы. Но каким-то образом это его успокоило – заставило сосредоточиться на том, как равномерно нажимать гравером, вместо того чтобы думать о сотне способов все испортить.

Он завершил гравировку.

– Минбай, – сказал он, держа пластину так, чтобы профессор Чакраварти увидел иероглифы 明白. Потом перевернул ее. – Понимать.

Пластина запульсировала как живая, смело и мощно, словно порыв ветра или сокрушительная волна, и на долю секунды Робин ощутил источник ее энергии, то безымянное место, где созидался смысл, то место, которое слова никогда не могли определить до конца; место, к которому можно только обратиться на несовершенном языке, но оно все равно откликалось. Вокруг пластины засиял яркий, теплый свет, охватив их обоих. Робин не уточнил, какое понимание будет означать этот свет; он даже не задумывался об этом; но в этот момент все понял, как и профессор Чакраварти, судя по выражению его лица.

Робин выронил пластину. Она перестала светиться и тихо лежала на столе между ними, обычный кусок металла.

– Прекрасно, – сказал профессор Чакраварти. – А теперь позовите мистера Мирзу.

Летти ждала его на крыльце. Она уже успокоилась, щеки снова порозовели, и больше она не таращила глаза в панике. Видимо, она успела сбегать в булочную и держала в руках мятый бумажный пакет.

– Будешь лимонное печенье? – спросила она, когда Робин приблизился.

Он вдруг понял, что жутко проголодался.

– Да, конечно, спасибо.

Летти протянула ему пакет.

– Как все прошло?

– Нормально. Не совсем тот эффект, которого я ожидал, но это было нечто.

Робин замялся, поднеся печенье ко рту, ему не хотелось проявлять радость, если у Летти ничего не вышло.

Но она тоже просияла.

– И у меня. Я ждала хоть какого-то эффекта, и все получилось. Ох, Робин, это было так чудесно…

– Как будто пишешь весь мир заново, – сказал он.

– Как будто пишешь рукой Бога. Я никогда не чувствовала ничего подобного.

Они в унисон улыбнулись. Робин смаковал вкус печенья, растворяющегося во рту. Теперь он понял, почему это любимое печенье Летти: такое маслянистое и мягкое, оно сразу же растворилось, и по языку, как мед, растеклась сладость с привкусом лимона. Они справились. Все хорошо, мир продолжает вращаться, и больше ничто не имело значения, ведь у них получилось.

Колокола отбили час дня, и дверь снова открылась. Из нее вышел широко улыбающийся Рами.

– У вас тоже получилось, да? – спросил он, хватая печенье.

– Как ты догадался? – спросил Робин.

– Потому что Летти ест, – ответил он, не переставая жевать. – Если бы кто-нибудь из вас провалился, она бы размолола это печенье в порошок.

Виктуар пробыла в комнате дольше всех. Прошел почти час, прежде чем она вышла из башни, хмурая и взбудораженная. Рами тут же подскочил к ней и обнял рукой за плечи.

– Что случилось? Все в порядке?

– Я придумала креольско-французскую словесную пару, – ответила Виктуар. – И она сработала, причем чудесно, но профессор Леблан сказал, что не запишет ее в книгу этого года, потому что вряд ли креольский принесет помощь кому-либо, кто не говорит на креольском. А когда я сказала, что она может пригодиться для жителей Гаити, он засмеялся.

– Ох, дорогая. – Летти погладила ее по плечу. – И тебе не позволили сделать другую пару?

Она задала неправильный вопрос. Робин заметил вспышку раздражения в глазах Виктуар, тут же потухшую. Виктуар вздохнула и кивнула.

– Позволили, французско-английскую, хотя она оказалась не такой эффективной, к тому же я была так потрясена, что не могла писать ровно, но кое-какой эффект все же был.

Летти сочувственно засопела.

– Уверена, ты сдала экзамен.

Виктуар потянулась за печеньем.

– Да, я сдала.

– Откуда ты знаешь?

Виктуар бросила на нее удивленный взгляд.

– Спросила. Профессор Леблан сказал, что я прошла. Что мы все прошли. А что, вы не знали?

На мгновение они озадаченно уставились на нее, а потом разразились хохотом.

Вот бы выгравировать на серебре воспоминания, подумал Робин, чтобы они возникали снова и снова на протяжении долгих лет – не как резкие искажения дагерротипа, а как чистый и невероятный сгусток эмоций и ощущений. Ведь чернил на бумаге недостаточно, чтобы описать этот золотой полдень; теплоту незатейливой дружбы, когда все ссоры забыты, все грехи прощены; солнечный свет, стирающий воспоминания о холоде аудитории; липкий вкус лимона на языках и изумленное, восторженное облегчение.

Глава 14

Нам грезятся сегодня

Улыбки, вздохи, и любовь, и перемены.

В душе же сумасбродно.

Мы облачаемся в фантазии, что необыкновенны.

Уинтроп Макворт Прейд. Бал

Теперь они были свободны. Ненадолго – начались летние каникулы, а потом все мучения повторятся, только с удвоенной силой, во время экзаменов на четвертом курсе. Но сентябрь казался таким далеким. Стоял май, а впереди ждало целое лето. Сейчас казалось, что у них в запасе целая вечность, можно бездельничать и просто быть счастливыми, если только удастся вспомнить, каково это.

Раз в три года в Университетском колледже проводился благотворительный бал. Эти балы были вершиной светской жизни Оксфорда; они давали возможность колледжам продемонстрировать свои прекрасные территории и огромные винные погреба, богатым колледжам – похвастаться спонсорами, а более бедным – попытаться пробить дорогу наверх по лестнице престижа.