Уходя, закройте двери - Екатерина Соболь

– Антон, слушай… Гудвин мог отфотошопить ее давнее фото. Две минуты, и готово. А, ты же не знаешь, что это… Короче, в моем мире – а Гудвин точно может туда ходить, раз спрятал там ключи – каждый может отредактировать фотку как угодно. Фотография вообще ничего не доказывает. – Я встряхнула Антона за запястье, пытаясь стереть отчаяние с его лица. – Но мы все выясним! Просто не верь Гудвину, он обманщик. Мы лишим его власти, а потом узнаем, что там с твоей мамой. Он нам не нужен, чтобы ее спасти.

Антон выдавил блеклую улыбку:

– Еще какие-то планы или это все?

– Нет, еще я есть хочу. У вас тут где-нибудь корейская еда найдется?

– Какая корейская еда? У Гудвина контроль над Стражей, тысячи артефактов, сотни людей, подкупленные власти! Он знает все, в конце концов.

– А у нас есть… Так, а что у нас есть…

– Три трюкача? Класс.

– Пять. Три плюс мы с тобой.

– Я не трюкач.

– Ты в феврале на моих глазах снег с Невы поднял в воздух.

– Это было один раз за пятнадцать лет. И получилось случайно.

– Ну, значит, может еще раз случайно получиться! – Я чувствовала бурный энтузиазм: я снова нужна, я особенная.

– Свергнуть Гудвина невозможно, как ты собираешься…

– Пока не знаю, надо подумать. А думается лучше всего за едой. – Я встала. – О, и погоди-ка. Знаешь, что еще у нас есть?

Я подошла к осколкам снежинки, которые так и лежали у стены, как битая бутылка. Сейчас, когда снежинка больше мне не угрожала, я чувствовала – или мне просто казалось? – исходящую от нее печаль. Она лежала, как брошенная игрушка. Вот теперь она почему-то куда больше напоминала снежинку из тех, что вешают на новогоднюю елку. Ярко-синие сияющие осколки чуть померкли, и теперь, успокоившись, я вспомнила главное: артефакты всегда добрые. И двери тоже. Они не желают никому зла. Они игривые, они шалят, но никогда не хотят навредить. Может, и снежинка на самом деле не для того, чтобы развеивать людей в сияющий прах?

– Ей грустно.

Я опустилась на колено, чтобы лучше разглядеть искрящиеся осколки.

– Ой, ну ты и… – Я вопросительно глянула на Антона, и он закатил глаза. – Не говори, что тебе еще и смертельный артефакт жалко. Бесишь! Найди себе одноглазого кота и будешь с ним носиться.

Но это уже было скорее ворчание, чем ругань. Я фыркнула и потянула руку к снежинке. Почему-то так и тянуло подобрать осколок, рассмотреть получше, но, когда мои пальцы приблизились, осколки начали двигаться друг к другу, словно их притянуло магнитом. Я взвизгнула и отдернула руку, но снежинка просто собрала себя обратно и на этом успокоилась. Лежала на асфальте целенькая, только с прожилками там, где сошлись осколки. Я почувствовала над ухом дыхание и повернула голову. Антон потрясенно смотрел на снежинку. Потом покосился на меня.

– Что ты такое? – медленно спросил он, разглядывая мое лицо.

Я хохотнула и быстро встала.

– У себя дома, в общем-то, никто. Ты – никто, и я – никто.

– Вместе мы – почти пейзаж, – закончил Антон.

Помнит!

– Ладно, идем. Я ее возьму, все-таки ценность. – Я торопливо подобрала снежинку и убрала в сумку. – Как бы назвать наш клуб… О, кстати, есть слово для стражников, которые не трюкачи, а все остальные?

– Артефакторы. Потому что работают не с дверьми, а с…

– Да ясно, ясно. Так, «артефакторы»… Нет, знаешь, название для клуба так себе, слишком длинное. Над брендом придется еще подумать.

Глава 7. Пилигримы

Мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы.

Иосиф Бродский

Корейской еды не нашлось. Ну конечно: раз в городе нет интернета, значит, дорамы и бойз-бенды Страны утренней свежести прошли мимо них. У нас в Пырееве никакого рамена и пульгоги, правда, тоже не было, но в Кирове я раза три такое ела.

В конце концов мы с Антоном устроились в кофейне: крохотной, с четырьмя простенькими столами и деревянными стульями. Бариста кивнул Антону как другу. Сказал: «Слышал, ты теперь безработный! Нам всем конец, да?» – и предложил выбирать что хочет за счет заведения. Вот это я понимаю, ценное знакомство!

– Мое любимое место, – негромко сказал Антон, хотя странно при его росте любить кафе размером с кукольный дом.

Жестяную коробку с ключами он держал в руке. В машине не оставил, будто боялся, что ее похитят.

– И за что ты его любишь? – спросила я, сгружая на стул сумку.

– Мы прямо посреди Литейного округа. – Антон взял меню. – Где бы дверь ни открылась, ехать недалеко.

Тут он вспомнил, что никаких ему больше дверей, раз почталлионы не работают, и приуныл, но я слишком увлеклась изучением блюд, чтобы его утешать. Мы расположились за столиком с огромными стаканами капучино и многоярусной тарелкой бутербродов.

– Строго говоря, ты по-прежнему стражник. Двери-то никуда не делись, просто вы с Кланом поменялись местами, – сказала я. – И в ближайшие десять-двенадцать раз тебе не нужен Вадик с его жвачками, чтобы их закрывать.

Я указала подбородком на коробку и вгрызлась в бутерброд с ветчиной.

– Давай-ка сначала, – сказал Антон, не притронувшись ни к кофе, ни к еде. – В каком смысле «есть настоящий Петербург»?

И я послушалась. С перерывами на глотки восхитительно крепкого кофе и бутерброды рассказала ему, как после возвращения из их города поехала в Петербург. Там не было ни Стражи, ни призрачных дверей, но коробка нашлась.

– Гудвин спрятал коробку там же, где она была, но так, чтобы я не смог найти… – пробормотал Антон. – Урод.

Как ни странно, это задело его больше, чем новость о том, что его город, а значит, возможно, и он сам, просто не существуют. Я закинула в рот крохотный огуречный сэндвич.

– С чего ты взяла, что твой мир настоящий, а наш нет? – спросил Антон.

Об этом я тоже думала.

– Если есть два Петербурга, проблемный точно тот, из которого физически невозможно уехать и в котором нет интернета и связи с остальным миром. Прости!

Антон вытащил из кармана складной нож, тот самый, которым заводил катер. Нажал пальцами на лезвие и поморщился.

– Больно. Я вполне жив. Теорию Павла Сергеевича про то, что это город мертвых, я слышал, но это бред.

– Я думаю, здесь все живые. Но у вашего города есть какой-то секрет, и, думаю, Гудвин – единственный, кто его знает. Отсюда неадекватно раздутое эго и легенда