Техника игры в блинчики - И. А. Намор

приключиться, если «оплата не будет произведена в срок и в полном объеме…» Но это там, а здесь, в нынешнем «вчера» все получилось с точностью до наоборот. Все трое, как по команде «забыли», что могут внести неоценимый вклад в развитие мировой психологии, физики или химии, и дружно взялись творить. И, что характерно, недурственно ведь выходит, вот что удивительно.

«Есть в этом что-то… Определенно есть!»

За последние полгода Виктор написал два сценария и три десятка совсем неплохих стихов.

«На сборник, определенно, хватит».

Впрочем, чего мелочиться. Его стихи звучат едва ли не из каждого кабака, где есть граммофон.

«Я популярен… Я страсть как популярен!»

Ну, допустим, популярна скорее Татьяна, но поет-то «барышня Виктория» его песни. И чем дальше, тем больше именно его. В «Золушке», как и в «Дуне», других текстов, собственно, и нет.

И ведь не он один ни с того ни с сего заделался вдруг «инженером человеческих душ». О журналистском даре Степана и говорить нечего, что есть, то есть: талант, как говорится, не пропьешь. Матвеев «давно» писал – уже целый год – и явно (и не без оснований) метил в первые перья столетия. Во всяком случае, по эту сторону океана и «железного занавеса». Но, смотри-ка, и у Олега неожиданно прорезался слог.

«Это что-то значит? – спросил себя Виктор, глядя на неспешно падающий рождественский снег. – А черт его знает!»

* * *

Рождество отмечали дважды: на австрийский манер и на германский. Австрийцы и некоторые баварцы, как рассказала им Вильда, устраивают главную рождественскую трапезу – одни называют ее обедом, другие – ужином, накануне, то есть двадцать четвертого. Так что вечером они устроили «альпийскую вечеринку» – скромный ужин при свечах с обязательным по ту сторону границы жареным карпом и картофельным супом. Получилось недурно, вкусно, весело и необременительно для желудка, чего не скажешь о печени: секта – немецкого игристого вина – выпили три бутылки на троих. Зато потом, когда «газы» ударили по мозгам, полночи играли в снежки и стреляли по пустым бутылкам из коллекционных ружей Баста. И следует заметить, во всяком случае, Виктор это заметил и запомнил, Вильда стреляла отнюдь не по-женски. Отлично стреляла – «Уроки берет? Или ее Кайзерина тренирует?» – технически безупречно, но главное – метко. А еще потом…

Черт его знает, как это у них «сложилось». По идее, никак не должно было, ведь у Тани – так, во всяком случае, полагал Виктор – был давний, еще из прошлого-будущего, роман с Олегом. Но «роман», похоже, не задался, а потом началось чудовищное «головокружение от успехов», когда вокруг новой звезды – «спортсменки, комсомолки и просто красавицы» – тучей мотыльков вокруг зехофской лампы закружились не одни только «пикассы» и «шевалье», но и прочие разные красавцы с громкими и не слишком именами. Нет, могло, разумеется, «бросить» как-нибудь ненароком друг другу в объятия. С пьяных глаз, скажем, или от тоски и одиночества, и вообще, когда два человека – мужчина и женщина – так часто и подолгу остаются тета-тет, ничего иного и ожидать не приходится. Но именно этого-то Виктор и не хотел, особенно учитывая события, однажды имевшие место в «домике в Арденнах». Не хотел, не желал… И стойко держал дистанцию, сохраняя независимость и «профессиональную отстраненность» от сферы личной жизни Татьяны, скоро и драматически преобразившейся в совершенно нового человека – актрису и разведчицу Викторию Фар. И вот в эту женщину он умудрился, в конце концов, влюбиться, обнаружив – совершенно, следует заметить, неожиданно для самого себя – что не только любит, как давно уже никого не любил, но и любим. И опять же не абы как, а так, как любой мужчина мечтает – пусть даже и в тайне от себя самого – быть любимым.

«Любовь-морковь…» – но иронии не получилось.

Он знал уже, что дело серьезно, и не тешил себя иллюзиями. Влюблен, любит, любим… И так двадцать четыре часа в сутки… Сходя с ума, если она ушла на прием, в гости – или еще куда – одна, без него… Раздражаясь ее «капризам» и прощая все за одну лишь улыбку… Наслаждаясь разговорами с ней не меньше, чем близостью… Любуясь, негодуя, вновь раздражаясь, матерясь сквозь зубы и гневаясь… Восхищаясь и растворяясь в ее улыбке и сиянии голубых глаз…

«Дурдом…» – но влюбленные безумны, не правда ли?

После игры в снежки, стрельбы и выпитой прямо на морозе еще одной бутылки вина, страсть охватила их, едва они переступили порог спальни, и не оставляла до рассвета – позднего, но невероятно солнечного. Потом в нежной тишине зимнего утра, пронизанного солнечными лучами, во все горло «распевавшими» «аллилуйя» и «возрадуйся», зазвонили церковные колокола и началось Рождество, которое они, – имея теперь в виду и хозяйку дома – завершили ужином по-немецки. Впрочем, не обошлось и без нарушения традиций. С одной стороны, в Германии предпочитают не путать рождественский обед, изобилующий плотными сытными и, чего уж там, жирными блюдами, с легким ужином. А во-вторых, ужин обязательно заканчивается до полуночи. Но за стол – по разным причинам – сели только в девятом часу, так что запеченную утку подали в начале десятого, а за традиционный кекс «штолен» и печенье с корицей, ванилью и сухофруктами взялись и вовсе в одиннадцать.

Пили глинтвейн, ели сладкое печенье и шоколадный «Sachertorte»[26], шутили и смеялись, и снова гуляли – на этот раз под падающим в темноте снегом – и пили под защитой сосновых крон французский коньяк. А вернувшись в дом, возобновили чаепитие, затянувшееся далеко за полночь и вскоре превратившееся в удивительно душевную пьянку, когда пьют не от желания напиться, а просто потому, что настроение хорошее и пьется легко и весело. Но, в конце концов, вечеринка все-таки завершилась, и случилось это совсем не так, как ожидалось.

Было уже около двух часов ночи, когда Вильда неожиданно придумала слушать радио. В гостиной стоял огромный приемник фирмы «Телефункен». Солидное сооружение в корпусе из полированного орехового дерева, имевшее то преимущество, что кроме хваленой немецкой техники – и не зря хваленой, если по совести – имелась в комплекте и хорошая, правильная антенна, вынесенная на высокую многощипцовую крышу.

Вильда включила радиоприемник и начала вращать верньер в поисках работающей радиостанции. Голосов в эфире, как ни странно, оказалось совсем немало, но в большинстве случаев условия приема оставляли желать лучшего. Тем не менее кое-что звучало все-таки вполне разборчиво. Довольно хорошо оказалась слышна, например, очередная «истерика» фюрера германской нации, транслировавшаяся Берлином,