Шарлатан IV - Квинтус Номен

Совсем не довлели. Я узнал, что в США уже производится вроде бы приличная бас-гитара Фендер Пресижн, и мне даже удалось одну такую заполучить. Но все, что я мог об этой гитаре сказать, так это то, что получилось у Лео Фендера говно. Не потому что говно, а потому что… получилось полное говно. Этот «изменивший музыкальный мир» инструмент был примитивен, как деревенская балалайка, с однии простеньким «синглом», а современные усилители просто не справлялись с тем звуком, который формировал звукосниматель. И динамики современные правильный звук воспроизвести не могли, так что мне было нужно что-то принципиально другое. И я даже знал, что именно — поэтому заказывать нужную мне гитару отправился в Сомово, туда, где мне мебель делали.

Мебельных дел мастера, когда я приехал к ним со своим заказом, долго качали головами и изо всех сил сдерживали рвущиеся из них слова. Но все же пообещали мой заказ исполнить, причем довольно быстро. А ребята из политеха мой заказ на электронику восприняли с радостью, так что я ожидал, что еще летом то, что я хотел получить, получу. Но все же я прекрасно понимал, что музыкант из меня ни при каких условиях не получится, но чтобы показать именно настоящим музыкантам то, что мне от них будет нужно, мне нужно будет им это все же показать — и я, уже в самом конце июля, в музыкальную школу ходить перестал. Домой я приволок из магазина какое-то простенькое отечественное пианино и начал на нем подбирать разные мелодии. И поначалу у меня это получалось вроде неплохо, однако чем дальше, тем сильнее мне казалось, что чего-то во всем этом мне не хватает. Сильно не хватает, так что я закрыл крышку пианино и принялся терзать Фендер. И спустя пару недель у меня все же получилось изобразить одну музыкальную фразу. Не лучшим образом изобразить, все же для задуманного этого инструмента просто не хватало — но я решил, что в любом случае у меня уже лучше не получится и, предварительно договорившись о встрече с Зоей и Наташей (которая была «недоучившимся композитором» и поэтому я решил, что без нее мне точно будет не обойтись), снова пошел в наш Дворец культуры.

И вот когда я зашел в крыло, где размещалась музыкальная школа, я вдруг понял, чего же мне так сильно не хватает. Просто озарение какое-то на меня снизошло, так что я первым делом зашел в канцелярию. Девчонка, которая, как я уже узнал, работала в этой школе секретаршей, все так же сидела в канцелярии и при виде меня приветливо улыбнулась:

— Давненько тебя мы здесь не видели.

— Я тоже подумал, что слишком уж долго я сюда не заходил. Да, ты уж извини, но так получилось: мы вроде как бы и знакомы, но я так и не знаю, как тебя зовут.

— Лида. Если официально, то Лидия Дмитриевна, но тогда и я тебя буду Владимиром Васильевичем называть.

— Нет, официально не надо. Хотя… Лида, а как ты смотришь на то, чтобы выйти за меня замуж? Это я совершенно официально тебе предлагаю…

— Даже так? Никак я на это не смотрю, мне на прошлой неделе только семнадцать исполнилось. Но если ты вдруг меня захочешь в кино пригласить, то я готова подумать. Минуты две подумать, а потом, конечно, соглашусь. Только ты билеты даже не вздумай покупать, я знаю, как в кинозал через служебный вход… Ты что, это серьезно предложил⁈

Глава 9

Вот интересно: я с Лидой общался почти каждый день больше двух месяцев — и у меня мысли даже предложить ей замужество не возникало. Я с работы-то уходил обычно в половине шестого, занятия музыкой у меня начинались в половине седьмого, от работы до Дворца культуры идти было даже неспешных шагом минут пятнадцать от силы, и идти домой, там тупо сидеть и через пятнадцать минут снова выходить я смысла не видел. Тем более не видел, что от дома было идти дольше. Так что я сразу шел во Дворец, там заходил в канцелярию и мы с ней сидели полчаса и просто разговаривали о чем угодно. Или час разговаривали: по пятницам я к музыкантам приходил не учиться, а обсудить новые предложения по развитию музыкальной культуры (по крайней мере в области), а эти обсуждения начинались уже после семи: учителя сначала домой уходили, поужинать там или еще какие дела переделать, да хоть бы в магазин за продуктами зайти если кто с утра не успел (магазины в поселке в семь закрывались), а мы сидели, пили чай и беседовали. Еще она меня старалась бутербродами угостить, а я иногда приносил с собой песочное печенье или курабье (в Перевозе его все же нечасто продавали, так что я, когда в Горький летал в редакцию, там закупался: место знал, где оно всегда было). А в последнее время, случайно узнав, что она очень любит «Птичье молоко», и его всегда ей из Горького привозил — только конфеты тут пока назывались по-другому.

Насчет «Птичьего молока» я еще «в прошлой жизни» узнал, что первыми в СССР эти конфеты стали делать на кондитерской фабрике «Красное Сормово». Вообще-то в стране конфеты «суфле» делались, начиная с тридцать шестого года, и делали их тогда только на «Красном Октябре». А после войны и в Горьком решили такие же делать, но тут была засада: желатина фабрике никто выделять не собирался. И горьковские кондитеры придумали вместо желатина использовать совершенно недефицитный в то время агар-агар: его на фабрику поставляли в изобилии, так как с ним делался мармелад. И такие конфеты на «Красном Сормове» делали начиная с зимы пятидесятого, но «в традиционном форм-факторе», размером с «Коровку» — а называлась она просто «Суфле Сормовское». И делалось его все же немного, а когда по стране началась истерика относительно «Птичьего молока», то на фабрике просто заказали коробки с новой, всем уже известной картинкой и вместо фантика конфету стали просто в коробки класть, рецепт вообще при этом не поменяв. Точнее, перестали делать суфле «лимонное» и «вишневое» — но это уже потом… будет. Или уже не будет…

И вот Лида как-то проговорилась, что ей это самое суфле больше всех прочих конфет понравилось. Только делалось их очень немного, за заводе