Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

И когда он ввёл иглу в вену, рука не дрогнула.

«Я сделаю всё. Я не позволю ему умереть. Ни ему, ни себе».

В воздухе витал запах крови и дешёвых антисептиков. Пульс пациента — слабый, но ещё тёплый, ещё цепляющийся за жизнь, как утопающий за ледяной край проруби. Мирослав стоял, сжимая скальпель не рукой — костью, нервом, самой волей, которая не имела права дрогнуть. Всё вокруг было вязко, густо, словно мир сжался до этой одной комнаты, где каждое движение отзывалось гулом в голове.

И тогда дверь заскрипела, как скрежет железа — вошёл Карпов.

Он не говорил ничего несколько секунд. Только смотрел. Глаза его были тёмные, холодные, и в этом молчании Мирослав почувствовал — Карпов не просто пришёл. Он пришёл ждать. Ждать ошибки.

Взгляд Карпова — не человек, а голодная пустота, готовая впитать чужой провал, словно глоток чёрного вина в чужих венах.

— Что у нас тут? — голос его прозвучал ровно, слишком спокойно, будто каждое слово вырезалось ледяным резцом. — Неужели новый метод даёт осложнения?

Мирослав не поднял глаз. Его пальцы скользнули по шприцу, всё ещё крепко, но без дрожи.

— Не сейчас, Карпов. Я спасаю пациента.

Карпов шагнул ближе, запах табака и старой шерстяной ткани вплёлся в запах йода и крови. Его губы дрогнули в еле заметной усмешке.

— Надеюсь, вы уверены в своих решениях, доктор?

В эти слова было влито всё — и насмешка, и угроза, и похоть власти, для которой чужая смерть — всего лишь способ расставить свои фигуры на шахматной доске.

Но Мирослав уже не слышал этих нот. Его разум был, как струна, натянутая до предела — тонкая, звенящая, но не рвущаяся.

«Он ждёт. Ждёт, когда я дам слабину. Но я не дам».

Взгляд его скользнул по лицу пациента — бледному, безжизненному, но в этом лице была вся суть его упорства. Он не позволял себе думать, что будет, если это конец. Он не позволял себе видеть, как тени Карпова уже крадутся по стенам, как серая власть прорастает сквозь бетон и кожу.

«Карпов… ты не получишь мой провал. Ни сегодня, ни завтра».

И в этот миг Мирослав почувствовал странное спокойствие — не уверенность, нет. А покой обречённого, который знает: он сделает всё. Даже если это будет стоить ему жизни. Даже если его собственные страхи, затаившиеся в углах разума, подступят ближе, шепча: это конец.

Он слышал это шёпотом, но он отринул — отринул и шёпот, и Карпова, и все стены, которые сжимали его между ними.

— Инъекция, — сказал он глухо. — Дозу удвоить. Время против нас.

Медбрат кивнул, испуганный, но подчинённый. Мирослав не смотрел на Карпова больше — тот был всего лишь тенью, ничем не более. Его враг — в этом теле, в этой крови, в этой самой жизни.

«Пусть весь мир исчезнет, если я спасу его. Пусть исчезнет — я не отступлю».

И в этот миг даже тени Карпова дрогнули — потому что там, в глазах Мирослава, был свет, который не могло задушить ни одно имя в архивной папке.

Минуты, тянувшиеся, как верёвки, пропитанные грязной водой, висели между ними. Две минуты — жалкое, ничтожное мгновение, но в нём пульсировала вся тяжесть мира. Мирослав слышал, как кровь в его висках отдавала звонким ударом, будто молот ковал железо прямо внутри черепа. С каждым этим ударом он ощущал — мир вокруг не просто угрожает. Мир вцепился в него когтями, рвёт, ждёт малейшей трещины, чтобы разорвать всё.

Карпов стоял, скрестив руки на груди, его силуэт казался вырезанным из гранита. Хищный профиль, обострённый холодом, который светился в его глазах, — почти бесстрастная маска, но за ней — остриё, жаждущее крови. Мирослав видел это и знал: Карпов не человек в этом коридоре, он — сама система, тень её намерений, её беспощадных архивов, где чужие судьбы сшиты нитками страха.

Николай у монитора пытался сохранять видимость спокойствия, но рука, легонько сжимавшая поручень, предавала его — пальцы побелели. Казалось, что он держался не за поручень, а за самую ткань реальности, которая дрожала, готовая лопнуть. Мирослав чувствовал кожей, как Николай молчит — и как каждый звук в палате гулко отзывается в его горле.

— Пульс… стабилизируется, — сказал медбрат, голос его был ломок, как ветка под снегом.

Мирослав выдохнул медленно, так, будто с каждым выдохом освобождал грудь от хватки призрачных рук.

— Отлично. Теперь наблюдаем, — сказал он глухо.

Голос — треснувший, но твёрдый. Его собственное сердце билось в такт словам, как будто только это и удерживало его от падения.

Карпов, всё ещё не шелохнувшись, смотрел на него. Улыбка, крохотная, рваная, коснулась его губ — не радость, нет. Это была усмешка палача, которому не удалось перерезать горло своей жертве.

— Пока стабилизируется, — тихо бросил Карпов, его голос звучал, словно удар костяшек по дереву. — Посмотрим, что будет через день.

Мирослав поймал его взгляд — холодный, прожигающий, как ледяной шторм.

«Он разочарован. Он надеялся на мою ошибку. Он хотел крови — но пока что её нет».

И всё же он знал: это лишь отсрочка. Карпов не отступит, он не исчезнет — он затаится в тени, как волк у порога. Мирослав чувствовал этот взгляд на затылке, тяжёлый, липкий, и воздух вокруг становился вязким, будто дышать приходилось сквозь слой липкой мази.

Сердце билось ровно, но он знал — за этой ровностью всё дрожит. Он слышал, как стены больницы будто скрипят под тяжестью чужих судеб, как по коридорам шепчутся голоса — бесконечные, безликие, голоса тех, чьи имена записаны там, где никто не имеет права читать.

«Я стою здесь — между их миром и своим. Если я дрогну, он вцепится в меня — и сотрёт моё имя, как пыль со стола».

Мирослав больше не смотрел на Карпова. Его руки были неподвижны, взгляд устремлён в лицо пациента. Здесь — его долг, его кровь, его проклятие. И пусть за дверью скребутся тени, пусть Карпов шепчет: ты упадёшь, — он будет стоять. Пока