Запах чужой земли - Ортензия

- Почему не знаю, - Гена снова пожал плечами, - знаю. Тут африканский король какой-то жил, - потом подумал и добавил, - давно жил, ещё в позапрошлом веке. А как он свои дома называл, мне, как-то не досуг, - и спохватившись, быстро проговорил, - пойдём, Палыч сказал пять минут, а я тут по твоей вине здания разглядываю, - и устремился внутрь.

Я оглянулся. Через вполне ухоженную дорогу стояло старое трухлявое деревянное шале, когда-то поэтизирующее мирную спокойную жизнь сельского труженика. Буквы на вывеске давно стёрлись, но я и так знал, что это за домик. Вилла Мбата. Посторонним вход воспрещён. Здесь жил и спал только Ж.- Б. Бокасса. Я повернул голову разыскивая глазами то, зачем я здесь и сразу заметил его. Этот дом по сравнению с остальными постройками и сегодня был самым величественным. Дом его первой женщины. Вход мне не был виден, так как здание стояло фасадом к бассейну, в который, почти полностью завалилась арматура бринкбалантной горки. По мне так самая обычная горка для спуска в воду и почему на плане было написано бринкбалантная для меня осталось тайной. Но это и не важно. Дом, вот что меня интересовало в первую очередь, а вернее одна из комнат на втором этаже.

- Ну, где ты, - вывел меня из задумчивости интендант, - сейчас Палыч примчится.

И я шагнул в полутёмный коридор.

- Двигай направо, - проговорил Гена едва я появился на пороге, - сейчас тебе местную форму подберём, - потом глянув на мои ноги, хмыкнул, - с ботинками проблемы. Тут бойцов местных нагнали сплошь женского пола и ботиночки им 36-38 размер. Я тебе выдам, конечно, нужные, но ты их не умыкни. Отстоишь на воротах и верни обратно, очень тебя прошу.

- Верну конечно, мне-то они зачем? У меня свои имеются, - с некоторым удивлением ответил я, но хозяин этой богадельни только хмыкнул.

- Вот и я о том же, а то бывают ухари.

Мы прошли в квадратное помещение размером пять на пять метров, в котором проёмы окон были заложены разными по своим габаритам камнями и зацементированы. Не везде и абы как, но свет с улицы не проникал, а освещало помещение одна тусклая лампочка, свисавшая с потолка на электрическом проводе. Стены были выкрашены совершенно неоднородно. То ли максимально перестарались, когда разбавляли краску, то ли неравномерная впитываемость поверхности, к тому же с видимыми следами валика, глубокими нерегулярными трещинами и отслоившейся местами краски. И выглядело как роялти-фри изображения.

Мелькнула мысль, как в этом полумраке близорукий парнишка что-то находит, но потом решив, не моё это дело, пододвинул к себе колченогий стул.

- Верну, - пообещав, я стал раздеваться, а Гена с головой нырнул в картонные короба.

- Ну вроде нашёл, - проговорил он через минуту протягивая мне комплект местной одежонки и чёрные лакированные туфли, - извини другого нет, но на пост в самый раз.

Мне то вообще без разницы в чём миссию встречать, мог бы и в своей горке. Главное ведь цвет кожи. Моей кожи. Я был чёрным.

Когда-то моя бабушка, по молодости, в конце 60 годов прошлого века влюбилась в африканца. Но не просто в случайного студента, коих много понаехало из стран Африки и чьи правители, якобы, вставали на путь социализма. Это был цельный Император и не важно, что на этот пост назначил он себя сам, а к власти пришёл путём военного переворота, превратившись из простого солдафона в самого худшего африканского диктатора. Так о нём писали. Однако, моя бабушка, о новоявленном короле имела другое мнение, и я вполне разделял её взгляды. Во-первых, на тот момент страна представляла собой огромную бездорожную пустошь, отмеченную хаосом и голодом. Бывшее правительство – что-то вялотекущее. Устраивать переворот и захватывать власть не было желанием Бокассы, скорее кульминацией общественного беспокойства, которое и сделало его вождём. А во-вторых, если он такой жуткий злодей и людоед, как пытались и до сих пор пытаются очернить его личность историки и не только, то почему не нашлось ни одного свидетеля жестокости и каннибализма, кроме описанных анонимно в западных газетах, которые появились сразу после его обращения к своему народу с такими словами: «Дорогие мои! Час справедливости пробил! Хищная иностранная буржуазия, словно паразит, высасывавшая наши силы, упраздняется навсегда! Отныне каждый имеет равные права на деятельность, служащую удовлетворению интересов всех!».

Чем-то речь Ленина, стоявшего на броневике, напомнил. Может быть, потому что на той фотографии, которую видел я, президент стоял на башенке французского «панара» и слова произносил, один в один, из наших старых фильмов про революцию?

Я читал статьи Патрика Пресно, прославленного французского журналиста, где он отрицательно высказывался против подобных нападок и заявлял, что невозможно принять без доказательств обвинение в каннибализме. И утверждал, что все эти истории, бред сивой кобылы и выдуманы французскими спецслужбами. А как иначе оправдаться свержением Бокассы, только создать образ чудовища.

А потом новоявленный президент решительно выдавил лягушатников из Республики. Нагло и быстро, они даже охнуть не успели. Умникам из Елисейского дворца это не понравилось, на что Ж.- Б. Бокасса заявил представителю Жоржа Помпиду: «Никто не будет указывать мне, что я должен делать! Я могу обратиться к русским, они мне помогут. Не Парижу решать будущее моей страны!».

И вот эти слова, сказанные не журналистам и не с трибуны, а на ушко Валери Жискар д'Эстену, во время сафари на слонов, поставили окончательную и жирную точку.

А Бокасса отправился с визитом в Москву. И никто не потряс пробиркой в ООН и не обвинил императора в изготовлении ядерной бомбы. Несколько раз французы попытались устроить на него покушения, но всегда глупо, бездарно и неудачно, что только укрепило власть нового Императора. А Жискар д’Эстен всё время недоумевал, ну почему Ж.- Б. Бокасса так ненавидит французов. Вопрос напрашивался сам собой: а должен был их любить? Он остался сиротой в шесть лет после того, как отца расстреляли, а мать забили палками охранники французской компании за то, что они боролись против колониальной политики. Как он вообще смог пробиться так высоко? Наверное, просто повезло. За боевые заслуги в Индокитайской войне будущий император был награждён орденом Почетного легиона и Лотарингским крестом. И пожаловал их сам Шарль де Голль. Вот французы и надеялись, что он свой. Долго надеялись. А потом стали ненавидеть, пытаясь очернить перед всем народом. А за что?

Он запретил нахождение в общественном месте без одежды и бродяжничество.