Ленька-гимназист - Виктор Коллингвуд

Я машинально кивал, а сам осматривался вокруг. Похоже, вся хата наша состояла из трёх комнат — большой кухни с белёной печью, занимавшей половину помещения, нашей «детской» комнаты и спальни родителей. Всё вместе — примерно как двухкомнатная «хрущевка». Водопровода нет. Везде чисто выметено, на окнах с одним стеклом — веселенькие ситцевые занавески. Стены из тесаного бревна, тонкие дощатые перегородки, совершенно не сдерживающие никаких звуков. Электричества нет — везде стоят керосиновые лампы, отбрасывающие на стены дрожащие тени. На стене — «ходики», примитивные механические часы с разрисованным ангелочками циферблатом. Из их корпуса до самого пола свисает тонкая цепочка с увесистой гирькой; чтобы их завести, надо протянуть цепочку с грузом, чтобы он оказался наверху. Пока гирька спускается вниз, часы ходят, как только упрется в пол — останавливаются.

В остальном местный быт оказался таким же архаичным. Воду носили ведрами с колонки, умывались из рукомойника над помятым медным тазом. Обыденность этого века. Окончательно убедил меня отрывной календарь, висевший на гвоздике у печки на кухне, куда я тихонько вышел, изображая нужду проветриться. Крупные буквы на пожелтевшем листке гласили: «12 Мая 1919 года». Все сходится. Никакого бреда, никакой ошибки. Я здесь. И, видимо, насовсем.

К вечеру следующего дня, когда пальба на улице почти стихла, сменившись лишь редкими одиночными выстрелами и пьяными криками вдалеке, я уже чувствовал себя почти здоровым. Ходил по дому, осваивая новое тело, которое казалось непривычно легким и нескладным. Познакомился поближе с «сестрой» Верой — тихой и скромненькой девчонкой лет десяти, и «братом» Яшей — семилетним ревуном, который то и дело жался к материнской юбке. Полистал лежащие на надкроватной полке учебники. Вот «Элементарная алгебра» Киселева, вот «Сборник задач по геометрии» Рыбкина, учебник русской грамматики, «Курс Географии» Крубера — дореволюционные издания, с «ятями», добротные, но сильно потрепанные — видно, родители купили их с рук. Нда…

Я хотел было взяться за тетради, поглядеть, что они тут проходят, но в дверь снова постучали. Мать открыла на этот раз без опаски, и в комнату ввалилась ватага мальчишек моих лет, запыленных, взъерошенных, с горящими от возбуждения глазами.

— Лёнька! Здоров! — выпалил первый, невысокий, коренастый паренек с вихрастой шевелюрой. — Мы слыхали, тебя лошадь сбила! Сильно?

Лёнька… Значит, так тут меня кличут. Ну, понятно, если тебе лет 12–13, трудно рассчитывать на обращение «уважаемый Леонид Иванович!» Милый Леонид Фомич! Или, как там зовут моего нынешнего родителя? Илья? Значит, Леонид Ильич. «Дорогой Леонид Ильич!» Ха-ха-ха!

Я кивнул, стараясь изобразить слабую улыбку.

— Ничего, обошлось. Синяк только.

— А мы, с Гнаткой, думали, ты совсем плох! — вмешался второй, повыше, посветлее, в очках на носу (очки в то время — редкость!). — Говорят, ты без сознания лежал!

— Вчера очухался, — подтвердил я. — А вы чего… по улицам шастаете? Стреляют ведь.

— Теперь уже можно, как коммунистов прогнали. Так комендантский час сразу и отменили. Да уж почти не стреляют, Лёнька! — затараторил Гнатка. — Григорьевцы теперя в городе! Комиссары утекали — аж подмётки сверкали! Коська подтвердит!

— Ты вот лежишь, и не представляешь даже, что творится! — кивнув, перехватил рассказ Коська. — Ужас! У нас на Новых планах, рядом с домом Ароновых… Ты ж помнишь Розу Аронову, дочь аптекаря?

Я неопределенно кивнул. Откуда мне помнить Розу Аронову?

— Так вот! — Гнатка понизил голос до шепота, глаза его испуганно расширились. — Вчера вечером казаки к ним в дом вломились! Говорят, григорьевские… Вытащили на улицу отца ее, мать, братьев… И прямо там, на улице, шашками зарубили! Всех! С криками: «Бей жидов, спасай Россию! Жидовское отродье!». А потом дом их грабить стали… Спирт весь в аптеке, говорят, вылакали, да всё марафет искали! Мы с Волькой и Оськой из-за забора смотрели!

Я сидел и тихо офигевал, чувствуя, как холодеет внутри от этого будничного рассказа об этих зверствах.

Слушавшая это рядом мать в ужасе приложила ладонь ко рту, будто не могла от потрясения вымолвить и слова.

— Гнатка, а Розу… Розу видели? — спросила она первого мальчика.

— Нет, Наталья Денисовна, Розки там не было… Небось, убежала куда, спряталась? — Гнатка поежился. — Жутко, Лёнька… А Костик вон видел, как они управу брали. Расскажи давай, что всё я, да я?

Тот, которого звали Костя, поправил на обгорелом конопатом носу круглые очочки и значительно сказал:

— Да, брали вчерась дом Клунникова, там где Совет этот заседал… Эти григорьевские как с поезда соскочили, тотчас стали всех пытать: где да где, мол, у вас тут Совет чи Ревком, мы щас всех из окон повыкидываем. Ну, сразу набежали, да как давай палить по окнам! Кричат: «Сдавайся, комиссарская сволочь!». Шум, гам, вся площадь в осколках! Оттуда тоже вроде стреляли, но недолго. Потом флаг красный сорвали, свой повесили — желто-голубой с черным…

— А лавку Гинзбурга разгромили! — подхватил третий мальчишка, имени которого я пока не знал. — Тот, что ювелир, торговал на проспекте… Витрины побили, все товары на улицу выкинули, растащили! Самого Гинзбурга не видать было, может, сбежал заранее, умный… А лавки больше нет! Голяк!

Они наперебой делились страшными новостями, увиденным и услышанным. Хаос, насилие, погромы… Обыденность Гражданской войны представала передо мной во всей своей неприглядности.

— Пойдем, Лёнька, пройдемся? — предложил Гнатка после паузы. — Узнаем, как там остальные наши? Как Козлик Зданович? Как другие ребята с Нижней колонии? Хоть посмотрим, что в городе делается.

Пройтись… Увидеть все своими глазами? Это было рискованно, но и необходимо. Мне нужно было понять, где я, что представляет из себя это Каменское, эта жизнь.

— Пойдемте, — согласился я, вставая из-за стола.

— Куда⁈ — строго спросила мать, преграждая мне дорогу. — Лежать тебе велено! На улицу — ни ногой! Отец сказал! Слышал, что творится⁈

— Мам, ну я осторожно! Мы недалеко! — попытался возразить я.

— Никаких «осторожно»! Сиди дома! — отрезала она тоном, явственно дававшим понять: спорить бесполезно. Друзья разочарованно вздохнули и, пообещав зайти завтра, ушли.

Я проводил их взглядом, а потом решительно направился в свою комнату. Мать, решив, что я смирился, вернулась к своим делам. Я подождал несколько минут, прислушиваясь. Улица за окном казалась притихшей. За стенкой вновь заревел Яшка, мать начала его утешать… Сейчас!

Быстро натянув штаны и рубаху, что висели