Фаворит. Русские не сдаются! - Денис Старый

Хорошо ещё, не сказала — мол, ты что, дед, на старости лет… Нет, никто в моём разуме покуда не сомневался.

— Много ты понимаешь… Твой муж — парень правильный, вон, воевать пошел, когда Родина позвала… Значит, наш он, Никодимовский, и точка, — жестко сказал я и ударил по столу так, что из большой чашки с надписью «Босс» чуть не выплеснулся чай.

— Дед, ты ушел от ответа. Мы все очень просим тебя никуда не ехать. Ну правда, ну какое морское путешествие? Давай рванем в Москву, к Вадиму, соберемся у него… У тебя и приглашение на парад есть, на президентскую трибуну. Вот и отметим твой день рождения, потом на парад сходим, в «Бессмертном полку» пройдемся? А?

Я уже знал, что Фарида будет пытаться меня отговорить от запланированной поездки. Да правнучка и сама предупредила — парламентёр она сегодня.

Я усмехнулся, не показывая, как дороги мне эти уговоры.

— Я скоро вернусь. В Москве и встретимся, — я видел, как жалостливо стала на меня смотреть Фарида. — Пей чай, внучка! А я все равно поеду. Сто лет… Нужно подвести итоги, проехать по местам, где терял своих товарищей в той войне, где я любил… И одному побыть, вспомнить всех… Вот и восемьдесят лет прошло со Дня Победы. И ладно, был бы немощным стариком, вон и костыль не всегда беру с собой. Всё, нечего говорить. Решено…

* * *

Балтийское море

24 апреля 2025 года

Балтийское море… Сказал бы, что восхищаюсь им, но не буду врать. Оно для меня негостеприимное. Нарва… Сейчас я был напротив этого города, в пятнадцати милях, как мне сказали. Толком не видно в бинокль ничего, кроме моря. Но память и воображение работали, погружали меня в те февральские дни 1944-го.

Я лежал и смотрел на пасмурное небо, снег валил хлопьями, а вокруг стонали товарищи. Много раненых и тяжелых, что помочь уже нельзя. Нас ждали, нас встретили. Белый снег? Нет, уже не белый. Частью он измазался грязью, в которой ползли или корчились от боли советские воины. Частью приобрел бордовый и алый оттенок — от крови, пролитой во имя Великой Победы. Не получилось захватить плацдарм. Именно здесь я и потерял своих товарищей, Ваньку…

— Семён, сколько до берега? Не видно ничего, — спросил я, пытаясь вглядеться вдаль через бинокль.

— Ефрем Иванович, ближе подойти нельзя. И так идём у самых территориальных вод, — ответил мне тот.

Я с укоризной посмотрел на внука моего друга, с которым служили в КГБ. Семен не отказал, он чтит память своего деда и отозвался на мою просьбу. Наверное, это я с брюзжанием своим уже чего-то не замечаю, а молодежь-то хорошая у нас. Впрочем, и ему уже не двадцать, а, наверное, сорок. Вон, и виски чуть белеют.

Я сидел на каких-то ящиках на носу небольшого сухогруза, рядом прислонил трость, что заменяла мне инвалидную палку, и смотрел в бинокль — туда, где должен быть берег. Не видно ничего. Может, оптика моя слабовата?

Мне нетрудно было решиться на путешествие. Я хотел ещё раз побывать в тех местах, где проходил мой боевой путь, и знал, что на сухогрузе, курсирующем между Калининградом и Лугой, Ленинградом, служит Семён.

Ни на каком прогулочном судне с зонтиками, напитками и микрофонами я не прочувствовал бы того, что ощущаю сейчас, вся эта воркотня заглушила бы эмоции от воспоминаний. Да и ходят туристические корабли намного севернее, вдали от берегов. Ну а так… Капитан, выслушав Семёна, своего помощника, взял курс немного южнее, конечно, предупредив об этом нужные службы той же Эстонии. Но…

Но даже так я не мог рассмотреть бухты.

— Ефрем Иванович! Холодно, может, спуститесь в каюту? — чуть наклонившись, сказал старпом капитана сухогруза.

Я не ответил, а вновь прильнул к биноклю. Нахлынули воспоминания.

Вот я, молодой лейтенант, поднимаюсь и веду в отчаянную атаку оставшихся бойцов. Многие здесь ранены — и понимают, что это их последний бой. Но мы поддерживали друг друга и шли вперёд. Оттого атака наша была ожесточенной, и мы сбили три пулеметных огневых точки, а уже потом отступили, почти что и не получая выстрелов в спину…

Нас оставалось только двадцать восемь, но мы смогли отступить, потому как немцам пришлось перегруппировываться и заменять своих убитых стрелков. И я, зажимая кровоточащую руку, вел оставшихся бойцов, чтобы выжил хоть кто-то, чтобы продолжили парни уничтожать врага.

— Еще вздумают чухонцы нас постращать. Нужно с капитаном переговорить, уходить севернее, — размышлял вслух Семен, присаживаясь рядом со мной на ящик.

— Я правильно понимаю, что мы в международных водах? — уточнил я.

— Так-то да… — задумчиво отвечал Семен.

Я понимал, что политическая обстановка такова, что не стоит дёргать за усы эстонского котёнка. И на том спасибо, что я здесь, на судне, что вспомнил все те эмоции, что бурлили во мне, молодом офицере, который шёл на смерть. Я знал, за что умирать, если уж придётся.

— По левому борту — два пограничных катера! — прокричал матрос, высунувшись из капитанской рубки.

— Мля! Этого ещё не хватало! — выругался Семён.

Семен, больше ничего не говоря, сразу же направился в капитанскую рубку. У помощника капитана был в руках планшет, где на карте очерчен фарватер, по которому шло судно. Мы точно не были в территориальных водах Эстонии. До них ещё не менее трех миль.

Я, может быть, и седовласый морщинистый старичок, но на голову никогда не жаловался. Так что понял, что именно происходит. Прибалтийские котята решили поиграть в тигров. Сколько они угрожали, что будут захватывать российские суда, команды которых якобы спят и видят, как бы перерезать коммуникационные кабеля в Балтийском море. Видимо, заокеанский саблезубый тигр дал добро котятам на провокацию.

— Русский корабль, станьте в дрейф и приготовьтесь к досмотру! — закричали с одного из двух катеров.

Помнят правильный язык общения! На русском обращаются! Злость и решительность наполняли меня. Будто я в 44-м, и наш десант в Нарву решили вот так остановить немцы.

Да, фашисты сразу бы открыли огонь. А у этих просто кишка тонка, лишь пугают наставленными в сторону нашего судна крупнокалиберными пулемётами.

— Стоп машина! — почти в полной тишине, когда лица матросов были обращены в сторону капитанского мостика, прозвучал приказ.

— Да какое «стоп машина»! — возмутился я, выкрикивая погромче,