Гиппогриф Его Величества - Lis-Bet

сопровождали его до тех пор, пока он ни скрылся в шатре. Шатре, что ещё несколько часов назад принадлежал отцу. Помощники увели коня в стойло и взяли на себя заботу о лагере, за что Калеб в душе был им благодарен. Теперь, когда император погиб и он стал его заменой, все приближенные к нему люди поднялись в ранге. Это позволило им беспрепятственно отдавать приказы, действуя от его имени, а также подсчитывать потери и ресурсы. Делать то, на что Калеб сейчас не был способен.

Он взглянул на перстень, насмешливо сверкающий во вспышках молний, оглядел убранство шатра, перевел взгляд на лежащую на столе карту. Ярость поднялась из глубин души, точно лава в вулкане. Калеб сорвал с пальца перстень и швырнул вперед, не позволив себе закричать. Он только рухнул на колени, сжимая голову руками, и мысленно тысячу раз проклял отца, погибшего так глупо и внезапно. Как он мог умереть? Почему оставил его? Зачем взвалил на него империю? Он ведь собирался жить ещё лет пятьдесят и не передавать ответственность так скоро! Что Калебу делать теперь? Как быть? Каким образом вести себя с подданными?

Хотелось кричать. Мир рухнул, и это было худшим способом отметить шестнадцатый день рождения. Отец хотел подарить ему победу, а в итоге преподнес смерть.

— Ваше Величество, — раздался через какое-то время голос помощника. — Прошу прощения, но мы собрали выживших капитанов и офицеров. Вы примете их?

Калеб поднялся и глубоко вдохнул, взглядом найдя перстень. Снаружи разбушевался ливень, и то и дело слышались раскаты грома. Вспышки молний отбрасывали причудливые тени.

— Да, — ровно сказал он, надевая перстень. — Пусть войдут.

Калеб занял место отца — огромное, неудобное кресло, слишком роскошное для него, и окинул взглядом вошедших. Ему предстояло взять на себя роль императора, пусть тот покинул их совсем недавно. Он знал, что в глазах умудренных опытом бойцов выглядит желторотым птенцом, но не собирался давать слабину. Жизнь в качестве наследника с малых лет научила тому, что нельзя показывать робость или смущение — иначе заклюют. Уничтожат. Растопчут. Вчерашние союзники могут стать врагами, родные люди — соперниками. Никогда не знаешь, откуда прилетит отравленная стрела или когда в бок вонзится кинжал. Даже когда он был наследником, на него не единожды совершались покушения, а потому он прекрасно понимал, что теперь ступает на ещё более опасную тропу.

К несчастью, он слишком хорошо понимал, что с неё нельзя свернуть. Нужно либо идти вперед, либо ложиться в могилу.

— Располагайтесь, — сказал Калеб, расправив плечи. — У нас много работы.

***

Похороны императора Корнелиуса прошли пышно. Они состоялись спустя две недели после поражения при Рипсалисе, когда основные силы вернулись в столицу, а небольшая часть армии осталась держать осаду у города, перекрывая торговые пути. Проститься с почившим императором собрались тысячи людей. Они несли ко дворцу цветы и свечи, многие плакали так, будто вместе с ним ушли свет и радость всего народа. Несмышленые дети наивно спрашивали матерей, отчего им так грустно. Те, утирая слезы, отвечали, что спокойные дни для империи закончились, и теперь начиналась бесконечная смута из-за внутренних распрей и внешних дрязг. Никто не верил, что Калеб сможет удержаться на престоле дольше пары месяцев.

Ему шестнадцать. Он не закончил обучение и едва смыслил в военном деле. Что он может теперь, когда империя находилась в состоянии войны, а непокорный Рипсалис сломил даже его отца?

Калеб молчаливо выдерживал недоверчивые взгляды и непрекращающиеся толки. Он провел церемонию прощания как полагается: произнес речь — четкую и выверенную, как механизм часов. В ней он отметил, что скорбит по отцу вместе со всеми подданными империи, а также заявил, что продолжит его великое дело и не посрамит светлую память. Калеб призвал народ сплотиться в сложное время, не поддаваться на провокации врагов и с честью встречать удары судьбы. Несмотря на то, что он унаследовал от покойного императора ораторский дар, ему не удалось пробиться к сердцам людей. Они были слишком отравлены страхом, чтобы открыться юному правителю. Увидев в глазах подданных недоверие, Калеб лишь сжал зубы.

Он плохо запомнил церемонию, особенно после своей речи. Единственным, что намертво отпечаталось в разуме, стало жаркое полуденное солнце, пустой гроб, сиротливо лежащая внутри него брошь и цветы. Целое море белых цветов. Они были повсюду. Удушающий аромат заставлял голову кружиться, а в глазах — рябить. Теплый ветер ничуть не согревал, а лишь иссушал глаза, из которых так и не пролились слезы. Плач — удел детей. Калеб больше не имел на это права, ведь внезапно стал не просто взрослым, а самым важным человеком империи. Он осознал это трижды. В первый раз, когда клал цветы в пустой гроб, установленный рядом с гигантским портретом отца. Во второй раз, когда ему на плечи опустили алый плащ, расшитый мехом, а на голову водрузили корону. И в третий раз, когда мать, холодно взглянув на него, сухо пожелала успехов в новой роли.

Ни поддержки, ни сострадания он не получил. Его одаривали лишь давлением, ожиданием и требованиями.

Бумаги, стратегии, жалобы, совещания, вести с дальних рубежей и военные отчеты — всё это свалилось на него, погребая под собой. Калеб спешно пытался вникнуть в дела империи, которая теперь лежала на его плечах, и с помощью советников — принять верные решения. Главной проблемой стало поражение при Рипсалисе. Причем не столько, как грязное пятно на репутации, сколько повод для соседних королевств нанести удар исподтишка. Смерть императора открыла двери для всевозможных тайных заговоров и теневых игр. Калеб знал, что рано или поздно, подвергнется атаке, призванной убить его, чтобы окончательно ввергнуть страну в хаос, но пока не знал, откуда мог прийти удар. Осведомители уже донесли, что в некоторых королевствах собирались войска. Если бы они объединились в союз и выступили против империи, мог вспыхнуть новый затяжной конфликт. Чем бы он кончился, невозможно было предсказать.

Погибая под горами бумаг и отчетов, Калеб не мог найти времени, чтобы навестить верного друга. Лишь когда он утомился настолько, что перед глазами заплясали буквы, а верные телохранители стали обеспокоенно переглядываться, он позволил себе прерваться. Возвращаться в покои не хотелось. Несмотря на то, что там всё спешно переделали, каждая деталь напоминала об отце. Калеб помнил,