Гиппогриф Его Величества - Lis-Bet

Калеб покинул рабочий кабинет и вышел во внутренний парк. Солнце давно скрылось за горизонтом, и всё вокруг освещали магические фонари. Он уверенно, пусть и устало, направился по дорожке мимо фонтана и статуй древних богов. За ним безмолвными тенями последовали охранники. Ночной воздух — чистый и прохладный — наполнил легкие, а стрекотание ночных насекомых немного утихомирило мятущуюся душу. Впереди, в самом дальнем углу, показалось небольшое строение. Это было стойло, предназначенное для его личного гиппогрифа — Бланша.

— Ждите здесь, — негромко приказал Калеб, открывая дверь.

— Есть, Ваше Величество.

Охранники застыли на месте, и он вошел. Внутри оказалось теплее, и несколько слабых кристаллов освещали просторный загон. На стойке сбоку висели седла, рядом с ними расположились попоны, а на специальной полке — расчески и прочие полезные вещи. В воздухе висел стойкий запах трав — особых лекарственных настроев, которые ежедневно готовили придворные маги. Гиппогриф нашелся на лежанке у стены. Красивый, путь и достаточно маленький для своего вида, он безмятежно спал, глубоко дыша. Белые перья струились по крыльям, иногда перемешиваясь с коричневыми и образовывая загадочный узор. На передних лапах, похожих на птичьи, лежала голова, увенчанная мощным клювом. Яркие золотые глаза были закрыты.

Калеб подошел и опустился рядом, на пол, проводя рукой по перьям.

— Привет, красавец, — сказал он едва слышно. — Как ты? Надеюсь, чувствуешь себя лучше. Мы так давно не виделись, но тебе всё ещё нездоровится. Я велю казнить всех магов, если они не поставят тебя на ноги в ближайшее время.

Гиппогриф пошевелился и приоткрыл глаза. Он не поднял голову, приветствуя его, а лишь устало посмотрел, точно спрашивая, зачем его разбудили в столь поздний час. Губы Калеба дрогнули, а руки нежно стали перебирать перья на загривке.

— Как бы я хотел снова подняться с тобой в небо, — вздохнул он. — Улететь ото всех забот и раствориться в облаках, но…

Калеб потер покрасневшие глаза и устало ссутулил плечи. Он действительно измотался за последнее время. Гиппогриф вытянул крыло и накрыл им его, точно желая защитить. Калеб опустился ниже, припадая к мощной шее, и зарылся носом в перья. Несколько минут он просто лежал, прерывисто дыша, и скрывая дрожь тела. Когда он заговорил, голос оказался глухим и потерянным:

— Знаешь, отец умер, — сказал он. — Теперь я — император, и должен выполнять его роль. Это большая ответственность, и все рассчитывают на меня, но я не знаю, справлюсь ли. Это тяжело. Гораздо тяжелее, чем можно было представить. Я не знаю, кому верить, а кому — нет. Иногда кажется, что рядом не осталось ни одного друга, и все лишь желают моей смерти. Но ты ведь не оставишь меня, верно?

Гиппогриф прокурлыкал что-то нежное и коснулся его головы клювом. Калеб с облегчением вздохнул и закрыл глаза.

— Спасибо, — прошептал он. — Я знал, что могу верить только тебе.

Он свернулся калачиком около гиппогрифа, и тот укрыл его крылом, будто оберегая ото всех бед. Калеб проспал несколько часов и не заметил, что взгляд его старого друга изменился. Стал осознанным. Умным.

Человеческим.

Глава 2. Человек и зверь

Ему снился сон.

Высокие, упирающиеся в небо здания сверкали, подобно хрустальным бокалам на солнце. Над ними летали огромные птицы с неподвижными крыльями. Они издавали ни с чем не сравнимый рёв, но их не боялись. Люди давно перестали обращать на них внимание, и только детишки радостно показывали пальцами, крича: «Самолет!». По дорогам сновали толпы: кто-то торопился, кто-то расслабленно шел, кто-то недоуменно искал нужное здание — жизнь кипела. Всюду стоял шум, слышались разговоры, иногда — ругань. Люди толкались, не замечая друг друга, и в воздухе висел тяжелый городской запах. Деревья росли лишь в парках, а зеленую траву давно изничтожило серое дорожное покрытие.

Когда-то он тоже был частью толпы. Одним из человечков, что стремился куда-то, проталкиваясь через плотный людской поток. Ему не составляло труда ориентироваться, выбирать более спокойные и безопасные маршруты. Он точно знал, чего хотел от жизни и каким образом собирался этого добиться. Четкий план, внутренний стержень и маячившая впереди цель подстегивали стараться изо всех сил. И он старался, шел вперед до тех пор, пока ни окунулся в бесконечный мрак, холодный, как осеннее болото, и затягивающий в глубину, как зыбучие пески.

Когда всё изменилось, сложно было сказать. В один момент он оказался в темноте и тесноте, а вялые мысли закрутились лишь вокруг еды и безопасности. Было тепло. Что-то снаружи согревало, и иногда он слышал голоса. Мужской голос — твердый, как скала, и мощный, как раскаты грома. Женский голос — мелодичный, как журчание воды, и холодный, как вьюга. И детский голос — нежный, как лепесток цветка, и заботливый, как объятия матери. Порой они перекликались, но смысл слов не доходил до него. Ничего не понимая и не стремясь ничего понять, он просто продолжал спать в ожидании чего-то.

Так было до тех пор, пока скорлупа его яйца ни раскололась.

Впрочем, когда темнота рассеялась и он появился на свет, по существу, мало что изменилось. Ему не было дела до того, что происходит вокруг. Тело всё время было слабым, голова кружилась, и хотелось лежать, болезненно прикрыв глаза. Иногда он чувствовал себя лучше, и тогда гулял по залитому солнцем парку, играя. На него даже иногда надевали седло, которое ощущалось непривычно и неудобно, и он невысоко поднимался в небо, распахивая крылья. В такие моменты ветер ласкал его, а грудь распирало от чувства свободы и радости. Он издавал пронзительный крик, полный любви к миру, и ему вторил заливистый детский смех. Мальчик, чей голос он слышал всё это время, оставался рядом, причем и в те дни, когда он был полон сил, и в те дни, когда ему снова нездоровилось.

К сожалению, последних было слишком много.

Однажды, когда подросший мальчик исчез куда-то, на прощание мягко погладив его по спине, пришли другие люди. Чужие. От них пахло травами, и воздух тяжелел от напряжения. Хотелось уйти от них. Улететь. Однако силы снова подвели, а потому он смог лишь предупреждающие заклекотать, распахивая крылья и топорща когти на передних лапах. Их это не остановило. Люди вонзили в него что-то маленькое и острое, как большая колючка, и тело