Былины Окоротья - Егор Андреев

такого не встречал. К тому ж рассказчик с крепача неважный, на слух не разобрать, что за напасть такая эта их зареченская скверность. Болезнь? Чудо-юдо? Али банда обозленных лесорубов? Тут сразу не поймешь, на месте смотреть нужно.

– Так я и думал. Была б то бестия лесная, зареченцы и посылать за помощью никого бы не стали. Собравшись толпой, подняли бы ее на рогатины в два счета. Знаю я тамошних людишек, те еще стервецы. У них из зада ржавый гвоздь калеными клещами не выдерешь, не то что подать. Как за подушным сборщик ни явится, по хатам лишь старики да дети, все остальные в лес сбегают. Чувствуют себя в чащобе словно дома. Могут и неделю в дебрях просидеть, и две. Токмо жир нагуляют. Одно слово – поганцы. Но вот чего, а храбрости у них не занимать. Абы чем, какой косматой страховидлой, их не проймешь. Не-ет… – протянул Ярополк. – Здесь что-то другое. Что-то, отчего наш Кузьма трясется и заикается. Что-то, что заставило тех, кто его послал, всерьез опасаться за свои жизни и просить помощи здесь, в Марь-городе. Обратиться к тем, кого они избегают всеми силами. А это значит, дело серьезное.

Поглощенные разговором, окольничий и князь вышли во внутренний дворик, скрытый от посторонних глаз изгибами строений и бревенчатым оскалом тына. Небольшой садик, разбитый здесь по воле Ярополка, благоухал яблоневым цветом, кустами вишни и сирени. Пчелы, деловито жужжа, сновали над цветами, собирая первый и оттого самый сладкий весенний нектар.

Маленькая девчушка, годков едва ли трех, выбежала им навстречу. Рыжие растрепанные косички весело мели воздух за ее спиной. Бросившись в объятья Ярополка, ребенок залился радостным звонким смехом. Князь, уронив трость, подхватил ее и, несмотря на больную ногу, резво закружил в воздухе.

– Тятя, тятя, опути! – верещала девчушка, вцепившись в руки отца и пища от восторга.

– А ну-ка! Что это я здесь поймал, – суровым голосом произнес князь, притворно хмуря брови. Подняв девочку над собой, он повертел ее из стороны в сторону, делая вид, что рассматривает диковинку. – Какой-то клоп аль блошка! Маленькая божия козявка. Посажу-ка ее в крынку, чай на что-то и сгодится.

– Нет, нет! – возмущенно запищала озорница, дергая ножками в воздухе. – Это же я, Ксёса, твоя доцка!

– Эка невидаль, и разговаривать умеет! Вот бесовские проделки. Точно нужно ее в крынку скрасть да моей младшенькой Ксенье показать. Она всяких букашек страшно любит, целыми днями напролет с ними возится. Вот только где она? Неужто снова спряталась от меня, проказница?

– Здеся! Я здеся, тятя! Это я! – закричала девочка сквозь хохот, махая перед лицом отца ручонками. Ярополк, не в силах больше сдерживаться, рассмеялся сам, заключая дочь в объятия.

Всеволод, тактично отойдя в сторону, смотрел на них с печальной улыбкой. Он вспомнил собственное счастье. Маленькую синюю птаху, что улетела безвозвратно. Сердце воеводы снова защемило от тоски, словно и не прошло трех лет с тех пор, как он потерял Настасью. За это время вина и скорбь его не стали меньше, но притупились. Они, как ядовитый куст омежника, вросли в него корнями. Стали глубже.

Цветущие ветки сирени подле них раздвинулись, и по дорожке, отсыпанной речной галькой, вышли две женщины: Марфа Покореевна, жена князя, в сопровождении молодой служанки. Статная и волоокая, одетая в расшитый бисером рогатый волосник и богато украшенное платье, княгиня степенно плыла среди цветов, гордо вскинув голову. Естественную белизну щек княгини оттенял легкий налет румян, наложенный умело, без излишка, которым так часто грешили местные боярыни. Родом из столицы, Марфа Звездоокая умела себя преподнести. Любое ее появление при дворе всегда сопровождалось восхищенным молчанием мужчин и завистливыми взглядами женщин, поскольку красива она была необычайно.

Всеволод, приложив ладонь к груди, учтиво поклонился. Княгиня, сделав вид, что не заметила его присутствия, вздернула подведенную угольком бровь и холодно обратилась к Ярополку:

– Я же просила тебя челядь сюда не водить.

Князь, который занимался тем, что щекотал хихикающую дочь всклокоченной бородой, посмотрел на воеводу. Смущенно кашлянул.

– Всеволод не челядник, а мой старый друг. Мы с ним прошли через огонь и воду, рубились вместе не в одной сече, так что двери моего дома для него всегда открыты. К тому же нам нужно обсудить дела без посторонних глаз, а в покоях всегда полно народу.

– Что ж, в таком случае не смею тебе более мешать, великий княже, – обиженно поджала губы Марфа. – Тоська, забери чадо с рук его милости. Негоже детским шалостям отвлекать государя от дел столь важных, что не чета просьбам его супруги.

– Марфа… – сокрушенно покачал головой Ярополк, но его жена уже отвернулась и, шелестя подолом, отправилась в глубь сада.

Служанка, одетая в простенький ситцевый сарафан, приняла Ксюшу из рук Ярополка. Спустившись наземь, малолетняя княженка глядела на отца, надув губки. Не хотела уходить.

– Ну, иди же, егоза, – пригладив бороду, сказал князь. – Свидимся вечером.

– Придес расскасать скаску?

– Обязательно. Про княжича Ивана да серого волчка, что по лесу у него на посылках скачет.

– Холосо. – Ксюша с серьезным видом кивнула, словно только что услышала нерушимую клятву. Вложив маленькую по-детски пухлую ладошку в руку нянюшки, девочка отправилась следом за матерью.

Спутница княжны, проходя мимо Всеволода, стрельнула в него глазами и, мило улыбнувшись, вдруг зарделась. Нежный румянец лег на щеки, никогда не знавшие ни белил, ни других заморских притираний. Всеволод проводил девушку удивленным взглядом. Пригожая. Со стройным станом и тяжелой русой косой, перехваченной шелковой лентой, как было заведено у незамужних барышень, она не блистала холодной красотой княгини. Впрочем, ему как раз и нравились такие вот простые, славные девушки, немного нескладные, но веселые и открытые.

У Настасьи тоже были русые волосы. И ямочки на щеках, которые появлялись, стоило ей только рассмеяться. И приятный мелодичный голос. И ладони маленькие, проворные и юркие, словно пара мышек. И глаза… И брови… И еще масса всяких мелочей, воспоминание о которых теперь не причиняло ничего, кроме боли. Резкий голос Ярополка вырвал Всеволода из омута воспоминаний.

– Бабы, – одним емким словом выразил свое мнение князь, глядя в спины удаляющихся женщин. – И с ними жизнь не мед, и без них – тоска. А ты, Всеволод, чего ж до сих пор бобылем прозябаешь? Ведь уж давно во вдовцах ходишь. – Князь, охнув, поднял с земли посох и неспешно двинулся в тень под ветвями черемухи. – Как там твою звали, поди ж ты, забыл… Дарья?

– Настя.

– Точно, вспомнил. Красивая была деваха. Жаль ее. Но время идет. Уж третий десяток ты разменял, а семьей не обзавелся.