ЭХО 13 Род, Которого нет. Том 2 - Арий Родович

Глава 2

Яков закрыл за собой дверь, и тишина легла на комнату, как плотное одеяло. Его слова ещё звенели в голове: «Пора принять произошедшее и разобраться с журналистами».

Я прошёлся по кабинету, остановился у окна, всмотрелся в двор. Сколько бы ни хотелось отодвинуть этот момент, уже ясно – не получится. Чтобы разобраться с настоящим, придётся вернуться в прошлое.

«Надо сначала вспомнить всё, что произошло в тот день. Я не забыл, но лучше ещё раз связать в памяти каждую деталь, чтобы сделать правильные выводы».

Я закрыл глаза, и картина тут же ожила.

Поездка – ничего примечательного. Обычная дорога, гул мотора, привычные мысли, которые крутятся в голове сами по себе. Остановились у завода, вышли из машины. Всё это казалось пустыми кадрами, не стоящими внимания.

Но у ворот началось то, что действительно имело значение.

Журналисты. Слишком много лиц, слишком мало порядка. Всё выглядело так, будто людей собрали в спешке, по звонку: «срочно, надо быть на месте». Никакого постановочного света, ни софитов, ни выверенной сцены – только хаос, сжатый в полукруг. В глазах – сонная усталость и азарт. Я заметил молодую корреспондентку, симпатичную, но явно не готовую к эфиру: волосы растрепаны, макияж сбился. Скорее всего, её подняли чуть свет, сообщили о «грандиозной новости», и она сорвалась сюда, даже не успев привести себя в порядок. Такие события случаются редко, и редакции бросают людей в бой, какими бы они ни были.

И всё же я не сомневался: часть прессы здесь была не просто ради сенсации. Возможно, не сами журналисты, но уж точно каналы и издания, за которыми они стояли, получили щедрое приглашение – быть свидетелями «правильной версии» происходящего.

А потом взгляд зацепился за помост. Сбитый кое-как, доски ещё сырые, торчащие гвозди – всё говорило о том, что его соорудили в спешке. Это не подготовка недельной давности, а решение, принятое буквально накануне, вечером. Я почти видел, как это происходило: имперские скупщики выкупают у нас туши, и кто-то из тех, кто должен был быть неподкупен, вдруг решает иначе. Информация о том, что маленький, почти вымирающий род сумел одолеть восьмого ранга, уходит туда, где её тут же превращают в оружие.

И барон с графом ухватились за неё с жадностью. Им нужно было всего одно – стать первыми. Если они объявят о победе раньше меня, моё слово будет выглядеть как опровержение, как протест, а не как правда. А правда в Империи мало кого интересует: там верят тем, у кого есть армия, деньги и власть.

Их речь звучала напыщенно, но в ней не чувствовалось веса. Фразы падали одна за другой, не отточенные, не выверенные – будто написаны на коленке за час до выхода. Там не было той холодной отшлифованности, которую обычно придают имперские сценаристы. Это была импровизация, замаскированная под торжественность.

А когда речь зашла о «подарках», всё стало очевидно. Квартира в Москве – слишком жирный кусок, чтобы быть частью расчёта. Это было эмоциональное решение, сделанное наспех: бросить блестящую игрушку, рассчитывая, что я схвачу её и успокоюсь. Не стратегия, а импульс, попытка закрыть вопрос щедрым жестом.

В тот миг я уже был на пределе – раздражение и напряжение копились, мысли путались, и каждое новое слово с помоста только усиливало этот внутренний разлом. Максим, выполняя заранее данное ему распоряжение Якова ещё в поместье, вложил в мою ладонь ядро убитого монстра. Для него это был подготовленный шаг: Яков понимал, что финал этой сцены потребует не только слов, но и чего-то большего.

Ядро отозвалось сразу. Потоки Эхо рванули наружу, но это было не сияние заклинаний, к которому привыкли зрители. Вокруг меня заклубились тёмные, густые струны, как живая ткань, прорывающаяся сквозь воздух. Позже дружинники говорили, что это выглядело как представление – «тёмное шоу», по их словам. Но на деле всё было куда глубже и опаснее.

В этом мире струны Эхо почти никто не способен различить. Лишь редкие маги, да и те не из боевых школ, а из более мирных направлений, могут видеть их, и то не всё. Но здесь их увидели все. Даже простые люди без малейшего дара. Это не укладывалось в привычную картину и потому впечаталось в память каждого, кто стоял у завода.

С камнем я буду разбираться позже. Сейчас важен не он, а сами события того дня.

После «тёмного шоу» воздух вокруг завода натянулся, как струна. Толпа шумела, журналисты перешёптывались, камеры тянулись вперёд, готовые схватить каждое слово. Я видел, как несколько репортёров уже раскрывали рты, чтобы засыпать меня вопросами. Ещё миг – и этот шквал обрушился бы на меня.

Но тогда зашумели моторы. На территорию въехали они – имперцы. И всё вокруг переменилось.

Вот с этого момента стоит вспомнить всё ещё раз, шаг за шагом. Не кусками, не обрывками, а целиком. Я хочу рассмотреть каждую деталь.

Я погрузился глубже – отпустил лишние мысли, выровнял дыхание, и день вновь пошёл передо мной как живой: звук, движение, лица, запах горячего железа у ворот.

Шум толпы оборвался сам собой, когда на площадку выкатилась чёрная машина. Она даже не свернула к парковке – остановилась прямо перед воротами, заслонив людей. Им это позволено: Империя всегда играет по своим правилам, и никто не спорит.

Первым вышел водитель. Тёмная форма, но с иными знаками различия на плечах – не военные погоны, а аккуратные нашивки ведомства, говорящие о ранге внутри канцелярии. Двигался без суеты, уверенно; это точно был не «просто шофёр», а человек с весом и полномочиями.

Он распахнул дверь – и на свет шагнул тот, ради кого стихли разговоры.

Не мундир и не парадный костюм – строгая, выверенная форма Империи. По ней нельзя было угадать происхождение: дворянин он или человек «из людей». Держался, однако, так, что вопрос терял смысл: ни высокомерия, ни робости; чистое равновесие, спокойная власть в каждом шаге.

Камеры опустились, микрофоны стихли, словно их вырезали из воздуха одним движением ножа. Вся площадка застыла, обращённая к человеку в чёрной форме.

Я перевёл взгляд на Игоря Ивановича Румянцева и Сергея Петровича Корнеева. На их лицах мелькнуло удивление, тут же сменившееся предвкушающей улыбкой. Они были уверены, что Империя явилась за ними, что награда за «их» восьмёрку уже близка.

Но первая же фраза рассеяла их надежды. Голос имперца прозвучал холодно, ровно, будто он зачитывал