Княжич - Николай Михайлович Ярыгин

Дмитрий Семенович промолчал, не зная, что сказать, он ведь ничего не знал, не помнил и не представлял, что ответить.

– Ну что ты, Лизка, я ведь живой, перестань плакать, – говорил он, гладя девочку по голове.

Когда та немного успокоилась, решил себя обследовать. Дмитрий Семенович поднял руку и потрогал место, которое сильно саднило и болело. Выше уха, ближе к затылку, была огромная шишка, а вокруг все было мокрое. «Кровь», – понял он. Затем осторожно ощупал рану и вокруг нее, понял, что череп целый, немного постоял, осматриваясь вокруг.

– Ладно, Лизка, не рюмзай[1], надо отсюда убираться, пошли домой, только не беги, тяжело мне за тобой поспеть.

И они пошли, Дмитрий тащил с собой косу, вдруг та тварь опомнится и снова нападет. Он опирался немного на плечо девочки и старался идти ровно, только это плохо у него получалось. Его бросало из стороны в сторону, а Лизку телепало вместе с ним, так как она мертвой хваткой вцепилась в его рубаху.

Дмитрий Семенович плохо помнил, как они шли, как, увидев его, женщина, стоящая на резном крыльце большого деревянного дома в два этажа, охала и причитала.

«Мать», – мелькнуло в его голове, а потом все вспоминалось урывками. Как его укладывали на лавку и обмывали лицо, осторожно снимали рубаху и порты, как переодевали. Потом кто-то осматривал его рану, осторожно укладывал на нее что-то прохладное. И дальше он просто вырубился и пришел в себя лишь на следующий день. Болела голова в том месте, где была рана. Потрогал голову, она была перевязана холстиной, больше никуда лезть не стал, просто лежал, притворяясь спящим. Лежал и пытался определить, где он находится, и что ему делать дальше. Ведь, естественно, с ним что-то приключилось, чего понять он пока не мог. Сейчас он ничего не знает, и как себя вести – тоже непонятно.

«Буду больше молчать и присматриваться, – решил он. – Еще сошлюсь на временную потерю памяти, все-таки ударили по голове, может, и получится хоть немного разобраться, пока не пойму что к чему», – решил он. Вот только с Лизкой он разговаривал, не задумываясь, и вроде бы нареканий и удивления у нее не вызвал.

Через некоторое время в комнату заглянула Лизка, легкая на помине, внимательно посмотрела на него и проговорила:

– Димка, ты же не спишь, не притворяйся. Может, ты есть хочешь? Я принесу, – закончила она говорить и примостилась рядом с его ногами на лавку, перед этим погладив его по руке. – Спасибо тебе, если бы ты испугался, нас бы точно сожрал крач[2]. Он тебя вначале сильно ударил, ты спиной стоял и не видел, когда он подобрался. Да я тоже его не видела, и только когда он заверещал, повернулась и вся замерла, слова сказать не могу. А ты упал, я уже думала конец нам. На меня прям страх напал, я ни сказать ничего, ни пошевелиться не могла. А может, крач магичил, на маленьких, говорят, действует. Но тут ты вскочил и отбросил его от меня, а потом схватил косу и прикрыл меня спиной. А крача мужики и стрельцы добили, мы, когда прибежали, ты прям на крыльце свалился. Я мамке все и рассказала, она сразу мужиков вооружила и послала в лес, а те по дороге стрельцов прихватили. Говорят, трех тварей еще убили, это от последнего прорыва остались, не доглядели.

– Да уж, мы точно прибежали, особенно я, – усмехнулся Дмитрий и, чтобы сменить тему, сказал: – Лизка, принеси попить.

– Сейчас, сейчас, – проговорила та и, метнувшись куда-то, приволокла через некоторое время кувшин.

Нацедила что-то из него в глиняную кружку и подала ему. Дмитрий приложил ее к губам и сделал глоток. «Квас», – понял он. Квас был прохладный, выпив его, он откинулся на лежанку.

– Снедать будешь? – снова спросила Лизка.

– Нет, – сказал он, хоть есть и хотелось. – Знаешь, Лизка, ничего не помню, вот как отшибло.

– Как ничего? – удивилась та.

– Да вот так, не знаю, ни кто мы, ни как тятьку зовут, вот только тебя помню и мамку.

Лизка смотрела на него широко раскрытыми глазами и вот-вот готова была заголосить. Уловив этот момент, он шикнул на нее:

– Ты слезы не лей, я от слез твоих ничего не вспомню, просто расскажи мне немного о нас, и матери тоже ничего не говори, не надо, расстроится.

Лизка посидела успокаиваясь, а потом сказала:

– Черемисины мы, тятька наш служивый, императрицы Ксении сотник, кличут его Иван Степанов сын. Мамка наша Пелагея Доброшина.

– Мамку я знаю, – перебил ее Дмитрий.

– Ты слушай и не перебивай, а то больше ничего не скажу, я и так не знаю, что говорить, а ты еще сбиваешь… Императрица у нас, понял?

Кто такая Ксения Федоровна, Дмитрий не знал, историю он, конечно, учил и помнил очень даже неплохо, но вот про царицу Ксению ничего не слышал. «Странно», – подумал он и в ответ на Лизкины слова просто покивал головой, а сам решил: потом, мол, разберусь. Кое-какие воспоминания прошлого владельца тела всплывали, но были они какие-то неполные. Вот мать он вспомнил, Лизку тоже, а отца почему-то вспомнить и представить его образ не мог.

– А тятька где?

– Так на службе, в Москве. Мы тоже туда скоро переберемся из Суздаля, вот только подворье достроят, – с умным видом сказала Лизка, повторив, наверное, чьи-то слова.

– Какое подворье?

– Какое, какое, в Москве, конечно. Тут у нас несколько деревенек, батьке за службу дали, вот нас с мамкой сюда тятька и отправил, пока малой подрастет. У нас еще брат есть, только ему полгода всего. Скорей бы уже, тут часто прорывы бывают, последний раз дружина воеводы еле справилась с нечистью, вон даже не всех упокоила, так они нас с тобой чуть не съели.

Дмитрий с удивлением слушал Лизку, не совсем понимая то, что она ему говорила. В это время в комнату вошла сенная девка. «Ждана», – мелькнуло в голове Дмитрия. Была она курноса и лицо украшено россыпью веснушек, но глаза смотрели насмешливо и задорно.

– Ой, княжич оклемался, надо бежать матери вашей сказать, а то просила сообщить ей, если встанете. Или вы, Лизавета, уже сказали?

– Нет, – пробурчала Лизка, – не успела.

Услышав это, Ждана умчалась.

Дмитрий постепенно приходил в себя и, что интересно, вот, увидав девку, тут же вспомнил ее имя и кто она такая. «Может, и тятьку вспомню погодя», – думал он, с интересом оглядывая