Гребень волны - Евгений Иванович Филенко

на плечи, губы в мягкой светлой бороде непрестанно шевелились, будто он с трудом сдерживался, чтобы не проронить лишнего слова. Еще один медик в белых же брюках и пестром свитере сидел спиной возле терминалов «Железной девы» и что-то записывал. В углу за отдельным столиком, в глубоком кресле возлежал Пазур. Перед ним действительно стоял высокий запотевший стакан.

– Здравствуйте, – сказал Костя.

Губы молодого медика нервно задергались. Пазур недовольно поморщился, а старец продолжал буравить Кратова стеклянными глазками.

– Второй навигатор мини-трампа «пятьсот-пятьсот» Константин Кратов, – спохватился тот. – Прибыл для предполетного медицинского осмотра.

– Хвала аллаху, – проворчал Пазур и потянулся за стаканом.

– Карту! – хрипло каркнул старец.

Костя поспешно подал ему свою личную карточку – белый пластиковый квадратик размером с ладонь. Старец тщательно осмотрел ее со всех сторон, будто опасался подделки. Затем не глядя ткнул человеку в свитере, который так же, не глядя, принял ее и уронил в щель дешифратора.

– Подлинная, – сказал он, не оборачиваясь.

– Раздевайтесь, – проскрипел старец.

Костя медленно избавился от одежды, с подчеркнутой аккуратностью сложил ее на пустом диване за ширмой, после чего вернулся в центр комнаты, слегка холодея от смущения. Пазур неопределенно хмыкнул. Молодой медик откинулся в своем кресле. На его лице было написано глубочайшее удовлетворение.

– Титан, – сказал он звучно. – Геркулес!

Человек в свитере наконец обернулся. У него было унылое вытянутое лицо, похожее на добрую лошадиную морду.

– Что и говорить, – произнес он со вздохом. – Красивый мальчик. Но девочка была лучше.

Костя вдруг представил, как с полчаса назад вся эта компания точно так же таращилась на обнаженную Рашиду, и почувствовал, что начинает злиться. Менее всего его беспокоил старик с пустым равнодушным взглядом. Но лучше бы здесь не было этого самодовольного молодца, и уж во всяком случае – мастера!

– Все хороши, – сказал молодец. – О девушке у меня и слов не находится, но там прекрасная наследственность. А тут нечто иное. Кропотливая, тщательная, умная работа над собственным телом. Совершенство силы. Великолепная мышечная архитектура. Что это? – спросил он Кратова. – Гимнастика, борьба? Или же, пронеси Господи, тривиальный атлетизм?

– Борьба, – пробурчал Костя.

– Вы знаете, я не только медик. Я еще и скульптор. Не знаю, кто я больше… Моя фамилия Кристенсен, не слыхали? – Костя отрицательно мотнул головой. – Недавно у меня была выставка в Стокгольмском Центре искусств. По моим сведениям, отзывы неплохие. Верьте профессионалу: вашему телу можно завидовать. Вот я так просто погибаю от зависти. И еще от сожаления, что такой материал через несколько часов улетит из моих рук неведомо куда, а я даже не успею вас запомнить.

– Это еще неизвестно, – внезапно лязгнул старец. – Улетит материал или не улетит, покажет осмотр.

– Вот я сижу здесь, – продолжал Кристенсен, – и думаю о том, как мне уговорить вас троих после полета прийти в мою мастерскую в Висбю, на Готланде. Я задумался об этом, когда здесь побывала девушка. А когда пришли вы, я понял, что это просто необходимо для меня. Да и для человечества, впрочем, тоже, – Пазур в своем углу снова хмыкнул. – Напрасно иронизируете, командир. У вас прекрасный экипаж, а вы того не понимаете.

– Прекрасный экипаж или из рук вон, я увижу только в полете, – сказал Пазур.

– У вас искаженный подход к прекрасному, – не унимался Кристенсен, все более воодушевляясь. – Он искусственно сужен, хотя и в нем есть определенный смысл, который, мне кажется, от вас ускользает. – Пазур в очередной раз хмыкнул, теперь с изрядной долей негодования. – Разумеется, телесное совершенство неизбежно сопровождается нравственной чистотой, душевным равновесием и отточенностью нервных реакций, что так важно для исполнения близких и понятных вам профессиональных функций. Хотя, подчеркиваю, это лишь производная от телесной красоты… В самом деле, соглашайтесь, – обратился Кристенсен к озадаченному таким напором Кратову. – Я назову эту скульптурную группу «Устремленные в небо». Между прочим, девушка дала мне свое согласие. Правда, юноша, что был перед вами, отчего-то много смеялся и, похоже, не воспринял мое предложение с надлежащей серьезностью. Но я с ним еще переговорю…

– Простите, – сказал Костя. – А Олега Ивановича вы уже уговорили?

– Какого Олега Ивановича? – опешил Кристенсен.

– Меня, – пояснил Пазур и неожиданно улыбнулся.

– Я об этом как-то не думал… Это разрушит концепцию замысла… Ведь главное в ней – красота, сила, молодость… – Кристенсен окончательно смешался и замолчал.

Старец, все это время пяливший на Кратова блеклые глазки-ледышки, вдруг часто заморгал и рассыпался мелким хихиканьем.

– Хорош он будет, – проскрипел он, ткнув пальцем в сторону Пазура. – Нагишом, в такой компании…

– Всякий Кристенсен мечтает стать Торвальдсеном, – сказал человек в свитере недовольным голосом. – Давайте уже делом займемся!

– И то, – согласился старец, оправившись от внезапного приступа веселья. – Что у него за шрамы на груди?

– Полигон, – ответил человек в свитере. – Адаптация первой ступени. Внутренними повреждениями не сопровождались. Носят скорее декоративный характер.

– Тогда уж лучше один глаз долой, – сказал старец. – Или ногу оттяпать. И эффектно, и всегда на виду… В «Железную деву»!

Костя послушно двинулся к саркофагу. Следом за ним поспешил и Кристенсен с намерением помочь.

– Ногами, пожалуйста, сюда, – сказал он.

– Я знаю, – промолвил Костя, становясь на холодный металлический диск.

– И все же я хотел бы вернуться к нашей беседе… – смущенно начал Кристенсен.

– Можно, я подумаю? – спросил Кратов. – Буду лежать и непрерывно думать.

Створки «девы» мягко сомкнулись, диск под ногами мелко завибрировал и вдруг провалился куда-то вниз. «Лежать» было не самым точным термином, чтобы обозначить положение человека внутри саркофага. Скорее, Костя висел в невидимых упругих тенетах силовых полей, спеленатый ими, как настоящая мумия, а к его телу отовсюду, жадно трепеща, тянулись стрелки, щупальца, языки датчиков. Прямо в лицо ему прянули коленчатые, как паучьи лапы, трубки с объективами на концах. Костя непроизвольно мигнул.

– Не жмуриться!!! – рявкнули над ухом.

– Косточки и впрямь целы, – проскрежетал старческий голос. – А шрамы безобразные. Будто его начали свежевать, да мясника спугнул кто-то…

– Впечатлительных девушек это должно разить наповал, – сказал Пазур, и при этих словах Кратову живо представилась его кислая физиономия.

– Сердце прекрасное! – провозгласил Кристенсен. – Наверняка доброе и любвеобильное.

– Дайте-ка мне взглянуть на такое сердце, – проворчал Пазур. – Где там у людей помещаются добро и любовь… Дьявол, как вы различаете, где сердце, где печень?!

– Да вот же, вот это, красное с желтым. А показать вам, где обитает душа?

– Подите вы с вашей метафизикой…

Костя парил в темноте и прохладе, закрыв глаза, и воображал, как они просвечивают его, простреливают импульсами, заживо анатомируют на своих экранах. Наверное, сейчас он перестал для них существовать как человек и личность. Обратился в материал, если воспользоваться словами Кристенсена. В удачно скомпонованный набор костей, мышц и органов.

– Кровь