Из стали и соломы - Эрика Айви Роджерс

за свежим мундиром из алой кожи, Люк вспомнил о принце и его внезапном приливе энергии. О его вопросах. О попытках идти всем наперекор. Возможно, Люк мог сделать кое-что, чтобы поощрить внезапно возникший интерес Артюса к управлению страной.

Люк вышел в гостиную, испугав своим появлением старика, который вычищал мундиры при свете огня, разведенного в большом камине.

– Капитан!

Камердинер Люка попытался сложить мундир, уронил его, а затем, спеша поднять его как можно быстрее, хорошенько по нему потоптался.

– Годо, – произнес Люк, замерев на пороге в наполовину застегнутом мундире. – Почему диван передвинут на другое место? Опять?

Годо бросился к Люку, и румянец расцвел на его морщинистой оливковой коже.

– Диван, капитан?

– Да, – ответил Люк, вскинув брови. – И обеденный стол. И столик для карточных игр.

Годо не сводил взгляда со своих рук, пока застегивал оставшиеся крючки на мундире Люка.

– Теперь стало лучше, разве нет? – ответил он с затаенной надеждой.

Люк почти рассмеялся, но вместо этого заставил себя проворчать:

– Это просто мебель, Годо. Как бы ты ее ни расставлял, это не заставит меня пользоваться ею чаще.

На самом деле Люк не пользовался этой мебелью вовсе: он приходил в огромные покои только для того, чтобы поспать и помолиться. Одна только гостиная была достаточно большой, чтобы половина его красных мундиров могла с комфортом разделить трапезу. Рядом с первым богато украшенным камином стоял огромный диван, кушетка и слишком много кофейных столиков, а у второго находился карточный столик, еще одна кушетка и несколько мягких кресел. Каждый элемент обстановки стоил баснословно дорого. Каждый из них был красным.

Но покои Люка все равно не походили на дом.

На этот раз Люк рассмеялся, коротко и нетерпеливо. Слово «дом» редко всплывало в его сознании, но не потому, что оно приносило болезненные воспоминания, а потому, что воспоминаний не было вовсе. Он не помнил место, в котором родился. В его памяти сохранились образы нескольких маленьких городков, в которых они семьей останавливались, когда убегали от своего прошлого. Еще был год, проведенный в Брадоне, рядом с поместьем Сэнд, а после – детский приют в Тютёре, которым управляли монахи. Джонас Сэнд отвез Люка туда вскоре после смерти его матери. Но регулярные визиты Сэнда и его лавандового Стража не могли развеять неприкаянность, которую Люк испытал, внезапно потеряв семью. Они учили его сражаться на клинках и порой брали с собой на вылазки из города. Но даже это не помогло Люку почувствовать себя на своем месте среди тех холодных стен. Это не помогло ему почувствовать себя желанным.

Потусторонний холодок пробежал по позвоночнику Люка, и он едва удержал себя от того, чтобы обернуться и проверить, закрыты ли балконные двери. Вчера точно такое же ощущение он испытал на улицах города. Глава Гильдии Упокоения сказала, что в столице пробудилась тьма, но это определенно не могло случиться так близко к дворцу. Точно не в его комнатах.

Казалось, стены, которые он возвел в своем сознании еще в юности, ослабевали, но это было невозможно. Люк давно научился сражаться с тьмой. Он не потеряет контроль над разумом лишь потому, что столица утратила покой.

Люк закрыл глаза, когда его сердце забилось быстрее, грозя вырваться из груди.

Заставь сердце замедлить бег, уйми дрожь, залатай дыру в груди.

Годо потянулся к горловине мундира Люка, но капитан оттолкнул руки камердинера и сам застегнул последний крючок. Когда он повернулся к напольным часам, которые одновременно служили ему оружейным шкафом, камердинер так быстро последовал за ним, что они столкнулись. Люк поймал старика за локоть, помогая ему восстановить равновесие, и крепко стиснул челюсти.

– Как часто я говорил, что сам могу позаботиться о своем оружии? – рявкнул он.

Годо поджал губы, взглядом вперившись в свои ботинки, и Люк почувствовал себя полным придурком. Он вздохнул и сказал:

– Ты не мог бы принести мою перевязь? И бумаги, которые лежат на столе.

Камердинер кивнул и исчез в спальне Люка. Капитан же отпер часы и воззрился на свои бесчисленные клинки с благоговением, которое стоило бы приберечь для Безмолвных Богов. Взгляд зацепился за рапиру Сэндов, и чувство вины вспыхнуло в его груди. Люк забрал ее у Грандье, как только они добрались до столицы. Когда Шарлотта Сэнд отдаст ему сердце Пастора, Люк вернет ей семейный клинок. Недостаточная плата за жизнь ее брата, но лучше, чем ничего. Он потянулся к клинку, но отпрянул прежде, чем успел провести пальцем по переплетению ветвей на рукояти. Рапира действительно была красивой.

Но в то же время никуда не годной.

Клинок был не сбалансирован, отчего даже нести его в ножнах было невыносимо, что уж говорить об использовании в бою. Люк покачал головой и потянулся к своим знаменитым ножам в форме когтей, но замер, увидев, что место, где они обычно лежат, пустует.

Крепко стиснув зубы, Люк медленно втянул воздух носом. Существовал только один человек, который осмелился бы прикоснуться к его клинкам, и внезапно на смену темной чаще воспоминаний о детстве пришел образ переулка. Образ ночи, когда Люк впервые убил человека.

Ночи, которая изменила все.

Люк схватил свою рапиру, подошел к камину, опустился в глубокое кресло и откинул голову назад, перебирая эмоции, которыми было наполнено это воспоминание.

Страх, который Люк испытал, заметив в тени солдата. Мужчина с ужасом взирал на Люка, на кровь, стекающую с его ладоней, и на тело, что лежало на земле у его ног. Стыд, охвативший Люка, когда он понял, что сотворил. Но дело было не в том, что он убил человека, – то чудовище заслужило смерти, – а в том, как Люк сделал это. Ужас. Потому, когда солдат скрылся во тьме, Люк понял, что за ним придут, – это был лишь вопрос времени.

И за ним пришли, только не гвардия, а кардинал Лоррен Непорочная. Она явилась одна, забрала его из сиротского приюта и устроила в кафедральный собор, чтобы он мог закончить обучение. Она была с ним откровенна: «Только я одна знаю, что ты такое, и я не забуду». Затем она улыбнулась и добавила: «С этого мгновения убивать ты будешь только для меня».

Люк больше никогда не видел солдата, который нашел его в том проулке.

Годо вбежал в гостиную, на ходу выравнивая стопку бумаг в руках. Он приблизился к Люку, и капитан взял отчеты, повесил рапиру на пояс и покинул свои покои. Если он поторопится, то до начала первой на сегодня встречи сумеет проверить, как идут дела у новых рекрутов.

Ботинки Люка бесшумно ступали по пушистым коврам Казарменной башни, верхний этаж которой почти полностью занимали его комнаты. Этажи ниже были отведены для гвардии: на верхних уровнях жили лейтенанты, а кадеты обитали в подвале, рядом со столовой и кухней. Люк спустился в один из подземных коридоров, глотая слюни от запаха свежего хлеба, но стоило ему завернуть за угол, как он налетел на принца Артюса.

Юноша не вскрикнул, но толкнул Люка настолько сильно, что капитан покачнулся, сумев, однако, восстановить равновесие.

– Простите, ваше высочество, – сказал Люк.

Он уже собирался спросить, почему принц бродит рядом с кухнями, но слова застряли в горле. Глаза Артюса сияли безумием, его волосы слиплись от пота.

– Он где-то здесь, – прошептал принц. – Прячется.

По взгляду принца было ясно: эти слова предназначались не Люку. Он шагнул ближе, мягко накрыл ладонью локоть Артюса и тихо спросил:

– Ваше высочество, могу я помочь?

Артюс покачал головой. Когда он вновь посмотрел на капитана, его взгляд стал осмысленным, пусть и не вполне прояснившимся. Дыхание с хрипом вырывалось из горла принца, словно он кричал всю ночь и повредил голосовые связки. Холодок пробежал по спине Люка. Артюс подался вперед.

– Хочешь помочь? – спросил он. – Убедись, что Шарлотта Сэнд не разделит судьбу Петраса.

И спокойной походкой, никак не вязавшейся с его измученным сознанием, Артюс удалился.

Двенадцать кругов преисподней, как Сэнд связана с тем, что принц бродит по дворцовым кухням? Или дело в том, что Артюсу вновь мерещатся тени? Возможно, он прятался от порождений своего воображения и очутился здесь