Винделор. Книга вторая - Роберт Д. Митрин

— Ну что, Вин, — Илай вбил гвоздь, ухмыльнувшись, — малой нас в героев хочет записать. Или в нищих, как сам.

Винделор хмыкнул, не отрывая глаз от Венса:

— Пусть попробует. Я слежу.

Работа шла медленно, гвозди гнулись, доски трещали, но дыры закрывались. Венс, поняв, что его видят, подскочил к лестнице, голос зазвенел:

— Эй, пойдёмте, знаю место, где деньжат раздобыть! Там с рынка всякое лежит!

Илай фыркнул, вбивая гвоздь:

— Щедрое сердце, прям сокровища припас, да?

Винделор бросил:

— Не интересно. Чиним дальше.

Венс нахмурился:

— Тогда за оружием! У типа на окраине ножи — острые, лучше ваших!

Илай закатил глаза:

— Блестят, как твои глазёнки? Нет, спасибо, гений.

Венс сжал кулаки:

— А ещё барахло с Чёрного моря! Железки, тряпки, даже машины старые, говорят!

Винделор замер, прищурившись:

— Чёрное море? Что за барахло?

Илай вздохнул:

— Вин, это западня, я винтовку съем, если нет.

Винделор усмехнулся:

— Винтовку жалко, хорошая вещь. Пошли, Венс, глянем, что там с моря притащили.

Венс ухмыльнулся, глаза блеснули, рванул к двери:

— Сами увидите! За плавильней!

Илай спустился, бросил саркастично:

— Попались на удочку, Вин?

Винделор кивнул:

— Проверим, что там интересного.

Марта вздохнула, глядя вслед:

— Шустрый он, как ветер. Беды от этого.

Глава 15

И 16

Глава 15

Илай шёл за Венсом по окраине Тридцать второго, его тяжёлые сапоги хрустели по снегу, что тонким слоем покрывал грязь, усеянную осколками стекла и ржавыми обрывками проволоки. В тусклом свете, что едва пробивался сквозь низкие тучи, эти осколки поблёскивали, словно звёзды, упавшие в лужи и забытые миром. Винделор шагал рядом, его тёмный плащ хлопал на ветру, а взгляд скользил по сторонам, цепкий, как у охотника, выслеживающего добычу в этом городе, где всё, от стен до людей, казалось добычей для кого-то другого. Венс, тощий, как обглоданная кость, бежал впереди, его рваный плащ цеплялся за колючки чертополоха, торчавшие из сугробов, будто кости зверя, которого этот город сожрал и выплюнул. Нитки, серые и спутанные, тянулись за ним, растворяясь в снегу, как следы неудачной охоты.

Город гудел за их спиной. Чёрный дым от плавилен поднимался к небу, вился над крышами, цепляясь за тучи, что висели так низко, будто готовы были рухнуть на землю. Ветер нёс запах угля и гнили — тяжёлый, липкий, он оседал на одежде, как паутина, что не отряхнёшь. Улицы сужались, дома становились ниже, их стены из кривых досок и ржавого железа топорщились гнутыми подпорками, что скрипели под порывами ветра, словно жалуясь на свою участь. Из щелей торчали клочья серой ткани, будто кто-то пытался утеплить эту убогость, но бросил, устав от бесполезной возни. Окна, заколоченные щербатыми досками, смотрели на улицу слепыми глазами, а в переулках мелькали тени — то ли люди, то ли призраки этого места, что давно забыли, как жить.

Венс вёл их через узкий проход, где двое оборванцев дрались за кусок верёвки, валявшийся у ржавого забора, сколоченного из листов металла и палок. Один, с редкой бородой и носом, красным от мороза, вырвал верёвку и обмотал её вокруг запястья, будто это был трофей, за который стоило умереть. Другой, с жёлтыми зубами и лысиной, блестевшей под бледным солнцем, пнул его в голень, хрипя: «Мне нужнее, отдай!» Верёвка выскользнула, оба кинулись за ней, споткнулись о ржавый обломок, торчавший из земли, как старый капкан, и рухнули в сугроб. Они барахтались, как два тощих пса за кость, их лохмотья трещали, грязь разлеталась комьями, а хриплые голоса сливались с ветром, что гудел в щелях домов.

Илай замедлил шаг, губы дрогнули в саркастичной усмешке, но глаза остались холодными, как лёд под ногами.

— Балет для нищих, Вин, — бросил он. — Грязь вместо сцены, а вместо музыки — их вопли.

Но улыбка не дошла до глаз. Этот спектакль, что разыгрывался на улицах каждого города, где он бывал, давно не казался ему смешным. Рваные руки, тряпки, грязь, въевшаяся в кожу, — их жизнь была сплетена из мелочных схваток за хлам, который никому не нужен. Он мог бы пройти мимо, забыть через шаг, но внутри скребло отвращение, знакомое, как старый шрам. Мир не рухнул в один день — его разодрали вот такие сцены, грызли, крошили, пока не осталось только это: двое оборванцев, что пинают друг друга за кусок верёвки, которой не хватит даже петлю завязать. Проще усмехнуться, чем дать этому выйти наружу.

Винделор хмыкнул, его взгляд скользнул по барахтающимся:

— Не отвлекайся, Илай. Идём.

Но Илай задержался, глядя на них. Это был не просто абсурд — это была суть Тридцать второго, его дыхание. Здесь не искали большего, здесь не могли вынести, если у другого было хоть что-то. Они не жили — они выдирали жизнь у соседей, цеплялись за неё зубами, рваными кулаками, лишь бы другой остался с пустыми руками. Илай знал этот город, знал его запах, его вкус — горький, как угольная пыль, что оседала на языке. Он видел это и раньше, в «Тридцать первом», где люди тоже грызлись за обломки мира, но здесь всё было хуже, грязнее, злее. Здесь ненавидели даже тень друг друга.

— Думаешь, если один из них найдёт ботинки, он не зарежет себя через день? — бросил Илай, глядя на спину Винделора.

— Почему? — тот не обернулся, голос был ровным, как сталь.

— Не вынесет, что у кого-то ещё они есть, — Илай усмехнулся, но в голосе не было веселья, только усталость, что оседала в груди, как гарь.

Венс, не оглядываясь, крикнул звонким голосом, что отскочил от ржавых стен:

— Быстрее, там всё рядом, за углом!

Они свернули за ним, миновав старую телегу у дома с покосившейся дверью, что висела на одной петле, обнажая щель, где торчала серая тряпка, словно язык, высунутый в насмешке. Колёса телеги были сломаны, одно заменено доской, почерневшей от сырости, а на борту трепалась рваная ткань, что могла быть флагом, но теперь её края развевались, как оборванные мечты. Двое детей, босых, с грязными пятками, что оставляли чёрные следы в снегу, тянули с неё кусок, пока третий, с лохматыми волосами, падавшими на глаза, пинал их по голеням, шипя: «Моё, моё!» Тряпка порвалась с влажным треском, дети рухнули