Аспирант. Москва. 90-е - Всеволод Советский

Но это, конечно, не главное.

— Э-э… Зда…здрассь, — прозвучало в качестве приветствия.

Перед нами стоял, видимо, обитатель этого самого нуарного подъезда. Панк.

У меня чуть не слетело с языка: «Ну вот, Юля, ты сподобилась увидеть одно из знаковых лиц современности…» Но я не успел. Сказала мама:

— Господи, — в очередной раз сорвалось с ее губ.

Что и понятно при виде такого зрелища.

Перед нами стоял молодой парень, чей возраст сложно определить. Может, восемнадцать, может, двадцать семь. В таком социальном слое лета человека размываются, причем даже не фигурально, а реально. Физиологические циклы начинают работать хаотично, и грубо говоря, на уровне днища за один год организм проживает лет десять.

В данном случае организм был облачен в заношенную, потертую кожаную куртку, всю в металлических заклепках, лопнувшую по шву на левом плече. Штаны и обувь — за гранью бытия и небытия, а голова… Ну, тоже близко к этому.

Опухшее прыщавое лицо. В заплывших веках щелочки глаз со светло-бурой с серыми прожилками радужкой. Приоткрытый слюнявый рот. Гнилые зубы. А наверху — лохмотья грязно-ржавого цвета, еще хранящие остатки формы «ирокеза», но уже сильно растрепанные. И запашок: заметно веяло от обитателя арбатских фавел немыто-затхлым духом. Ну и общее впечатление — вроде бы как таких человекообразных на свете быть не может?.. А они есть. Вот доказательство. Не опровергнуть.

— Слышь… — сипло произнесло существо. — А это… баблом не подогреете?

— Тебя? — спросил я с утонченной иронией, но вся эта тонкость ушла, естественно, как вода в песок.

— А то кого же, — солидно прозвучал ответ.

— Зачем? Вернее, за что?

Понятно, что диалог поддерживал я, поскольку женщины пребывали в психологическом ступоре.

Наш визави шмыгнул носом:

— Да так. По-братски. Человек человеку друг, товарищ и брат! А то на нулях вообще. Аж хавать нету ничего… Э! Показал бы мертвяка за бабки, да тоже нету пока.

— То есть? — я не очень въехал в последнюю фразу, хотя и ухватил в ней что-то скверное до крайности. — Какого мертвяка?

— Так это! — проситель оживился. — Тут такая история. Это на прошлой неделе… Или на позапрошлой?.. Да неважно! Короче, наши тут на хате, — он мотнул головой назад, — ширнулись аж до прямой кишки. Торчево кто-то подогнал… Змей, Глиста, Унитаз, еще там кто-то… Ну, и накрыло не по-детски, а по утрянке такие ломы жесткие пришли!.. Ну и от них, короче, Глиста взял, повешался на хрен. И висит. А Унитаз когда очухался, тоже колбасит его на всю х*йню… Смотрит: Глиста повешался. Он вмиг на улицу! И говорит: хотите на жмурика посмотреть, у нас на хате висит? Десять баксов! Гоните, покажу…

— Юра… — чуть не в обмороке пролепетала мама, — что он такое несет⁈..

Не в состоянии полностью разгрести мыслью весь панковский сленг, она, похоже, уловила главное.

Здесь, в некоем полу-бомжатнике прижилась коммуна маргиналов с соответствующим образом жизни. Наркотики для них как хлеб с водой. И вот однажды, употребив непомерную дозу, несколько человек испытали сильнейшую абстиненцию. Не выдержав ее, панк по прозвищу Глиста покончил жизнь самоубийством путем повешения, а его дружок с кличкой Унитаз, видимо, обладал организмом посильнее. Очнувшись в состоянии сильнейшей «ломки», он увидел висящего сожителя, и в похмельных корчах его осенило: а ведь такое зрелище можно продать⁈ Наверняка найдутся желающие за десять долларов увидеть настоящего, натурального покойника-суицидника!.. И вдохновленный идеей Унитаз побежал на Арбат.

Теоретически у этой истории не могло не быть продолжения в виде участкового, похоронной бригады… Но мы его не узнали, потому что рассказчик внезапно воспрянул от собственного бизнес-проекта:

— Слышь! А можно вот как: ты мне бабки дай, а я тебя сюда на Ступу проведу. Запросто! Скажу, это свой. Могу вообще сказать, что ты журналист или… э-э… этот самый… критик. Ага! Ступа у нас тут бывает, лабает в полный рост. Как приедет из Орла, так сразу к нам. Ну, если не забухает по дороге… Хочешь? Запросто! Да все вместе приходите, вон с телкой… Это телка твоя с тещей?

В переводе на нормальный русский содержание монолога было таково: здешнюю «хату» регулярно навещает широко известный в узких кругах панк-рокер Константин Ступин, проживающий в городе Орле, в будущем автор бессмертных мемов «ты втираешь мне какую-то дичь» и « рок-н-ролл на говне не построишь». Дает домашние концерты, скажем так. Собственно, весь панк-рок «Ступы» — хриплый вой и поток бреда под дурное дерганье гитарных струн, но своя толпа поклонников у него есть. И даже спонсоры находились. Другое дело, что он, как истинный панк, самозабвенно все просирал… но это и вправду другое дело.

Короче говоря, нас достаточно любезно по меркам данного общества приглашали на камерное выступление. Предлагая оплатить аванс. Хотя наверняка Ступа орет и бренчит безвозмездно, то есть даром — исходя из платежеспособности его слушателей.

Юля сдвинула брови, светло-синие глаза потемнели. От «телки», надо полагать. «Теща» же совсем окоченела от возмущения. Докладчик, впрочем, этого не заметил. Ощерился в ухмылке. Зубов во рту сильно не хватало.

— Гы-ы… Нормальная, молодец! А то вон у меня была одна из наших… Отрыжка, погоняло такое. Ну ничего так, только е*анутая… Ширялась до зеленых глюков. Говорила, на приходе какие-то кванты видит, или кварки, что ли… На физмате училась, бросила.

Он вздохнул.

— В Питер уехала, с тех пор не видел. Может, сдохла, не знаю… А твоя-то ничего, ага! Есть за что подержаться!

У мамы и сестры от увиденного и услышанного, видимо, любые слова кончились. Обе стояли молча. Юля беспомощно посмотрела на меня.

— Так, — промолвил я. — А тебя самого как звать?

— Меня-то? Перхоть!

Это было сказано даже с гордостью и было бы смешно, если бы не было так отвратительно.

— Ясно. Команду «Кругом!» умеешь выполнять?

— Чего?..

— Того!

И не дождавшись ответа, я схватил неформала за рваный рукав, дернул. В куртке что-то треснуло, а ее обладатель шатнулся, по инерции развернулся на сто восемьдесят градусов.

Ну, а мне того и надо. Умеренно-сильным толчком в тощую ягодичную область я отправил этого героя-любовника в родную помойку. Взмахнув руками, он нырнул в подъезд, споткнулся, грохнулся под лестничный пролет в пыль и какие-то мешки, с мусором, что ли.

— Туда и дорога! — откомментировал я, захлопнул