Аспирант. Москва. 90-е - Всеволод Советский

Так и сделали. Вечерний туалет занял у нас совсем немного времени, при этом женщины явно уже изнемогали от усталости и на мир смотрели туманным взором… Я вынул из стенного шкафа запасные подушки, покрывала, постельные принадлежности, обеспечил относительный комфорт и пожелал спокойной ночи. Сам же перебазировался в «трешку».

Петя, похоже, давно уснул. Спал мирно, негромко похрапывал. Я даже включил настенный бра, не нарушив аспирантского сна, посмотрел на бутылку, где обреталось немногим больше ста граммов… Решил — нет, хватит, завтра под вечер тяпну. Петька парень глубоко порядочный, он без меня к спиртному даже не прикоснется. И завалился на кровать без простыни и наволочки. И вырубился.

Наутро, открыв глаза, я обнаружил, что Петя уже сидит на кровати, правда, сонный и лохматый, вяло потирая ладонью затылок. А на лице нечто вроде вселенской скорби.

— Доброе утро, Петросян, — сказал я. — Ты что какой-то невеселый? Похмелиться не хочешь?

— Нет, — равнодушно отказался кейнсианец. — Но с твоего позволения, вечерком немного приложусь.

— Да что ты, Петергоф, какие вопросы!.. А который час, скажи-ка на милость?

Волков глянул на часы-браслет, в которых, похоже, и спал:

— Скоро девять.

— Так.

Я тоже поднялся и отправился будить дам. Они, впрочем, проснулись, только не встали. Лежали, тихонько переговаривались о домашних делах, от которых я за год пребывания в Москве уже немного отвык.

— Привет, драгоценные родственники! Ну что, Арбат ждет?.. Умываемся, завтракаем и вперед!

И примерно через час мы вышли. Путь к станции метро лежал через газетный ларек… Но в нем оказалась Света, старшая, и я еще раз подивился тому, насколько сестры не похожи. Светлана выглядела угловатой, и не то чтобы угрюмой, но какой-то деревянной, что ли. Без эмоций, без улыбок, без всякого обаяния… Ни на грош не было в ней той мягкой, волнующей женственности, что в Кате. Такое впечатление, что природа сэкономила стихию «инь» на старшей сестре, чтобы щедро опрокинуть двойную порцию на младшую. Какой-то непонятный нам, смертным, метафизический замысел…

Эта насмешливая мысль странным образом перенаправила меня к таинственному маньяку. Я незаметно бросил взгляд на сестру, беззаботно балаболившую маме о том, что ей передавали подружки про Арбатские нравы. Мама-то, конечно, бывала в центре Москвы не раз, но она помнила скорее еще старый Арбат с проезжей частью, а пешеходный отложился в ее памяти смутновато.

Ну нет! — думал я, поглядывая на Юлю. Сестры моей тебе не видать, как рассвета, когда сядешь! До расстрела или на всю жизнь. Тварь ты позорная, тухлая вонь из преисподней. Я до тебя доберусь, даю слово!..

Тут я себя одернул. Кому слово даю? Ему, что ли?.. Да нет, себе, конечно. А раз так, нечего с ним разговаривать. Ни «ты», ни «вы». Даже мысленно, даже еще с первичным призраком урода, который я должен превратить в плотскую сущность.

Ну да, превратить. Как? Легко сказать… А сделать? Сделать трудно, да. Надо мыслить.

И я начал думать. Мы зашли в состав метро, он с воем разогнался, промчался немного по поверхности, нырнул в тоннель, загрохотал в гулком пространстве, замелькали стены, провода, тени…

Как рождается толковая идея из сложной работы психики? Где перемешаны логика, интуиция, память, анализ?.. А хрен его знает! Вот и я не понял, как из переплетения моих дум вдруг даже не идея, нет, возник еще зародыш идеи, маленький, неясный, но цепкий такой, зараза! А значит, что-то в нем есть.

Мы проехали станцию «Текстильщики», вновь вылетели на поверхность, теперь надолго. Мчались по эстакаде вдоль гигантской территории завода АЗЛК, производящего автомобили «Москвич». И естественно, отчаянно пытавшегося выжить, создавать какие-то новые модели… Но безнадежно проигрывавшего хлынувшему в Россию автомобильному импорту из Европы. Пока еще видно было, что в цехах теплится жизнь, по территории снуют люди и машины, дымят трубы… Эх! Все это ненадолго, всему этому скоро придет конец…

Поезд нырнул в тоннель — и эмбрион идеи вдруг превратился в полноценный замысел.

Глава 12

ГЛАВА 12

— Так, — вырвалось у меня вслух. Даже не вполголоса, а где-то в треть, но Юля услыхала. Мы с ней стояли рядом. Мама сидела подальше.

— Что? — удивилась сестренка.

— Да нет, — я улыбнулся. — Ничего. Мысли вслух. Я же ученый как-никак? Должен профессионально мыслить. Вот иногда и прорывается.

Юля тоже улыбнулась:

— Понятно.

Мыслил я на самом деле профессионально. 1.Постановка задачи — 2.Комплексный перебор вариантов — 3.Решение. Другой вопрос, что не над диссертацией и вообще не по профилю. Но ход точно такой же. Правда…

Правда, решение выглядело необычным, даже дерзким. Но потому-то мне и нравилось. Честно говоря, я сознавал, что уже с ним не расстанусь. Следовало бы его, конечно, обработать. Покрутить в голове, прощупать чистой логикой со всех сторон. И не затягивать с этим…

Я украдкой глянул на беззаботно улыбающуюся Юлю, и меня пробрало до глубин души. Нет! Не позволю я поганому выродку и пальцем тронуть мою сестру. Все! Я сказал.

Мысль заработала как вулкан. И к станции «Китай-город» решение обросло рациональными деталями.

— На следующей выходим, — сказал я Юле на ухо. — Но не в город. Переход на другую линию. А там недалеко.

Юля кивнула.

И на «Кузнецком мосту» мы вышли. Два эскалатора с промежуточной площадкой вверх — и мы на станции «Лубянка» Сокольнической «красной» линии — самой первой в Москве, проложенной в 1935 году. Между прочим тогда, шестьдесят лет назад, в центре города эта линия строилась открытым способом: то есть не пробивались штреки в глубине, а прямо с улицы копалась огромная длиннющая «траншея», по ее дну прокладывались рельсы, она накрывалась бетонными плитами, заливалась асфальтом — и готов тоннель. Помню, как был я поражен, когда возле станции «Кропоткинская», где уже не было открытого бассейна «Москва», и еще не было храма Христа Спасителя, я остановился позвонить из телефона-автомата. Ну, остановился, набрал номер… И ощутил, как под ногами у меня задрожала земля. Конкретно, натурально, затряслась.

В первый миг я как-то перестал понимать, на каком свете я живу. Реальность стала такой, какой она не может быть. Но во второй миг понял: я стою на крыше тоннеля толщиной сантиметров пятьдесят. И подо мной только что промчался поезд метрополитена. Вот так.

Мы поднялись на