Шутки Богов. Кнут и пряник - Хайдарали Мирзоевич Усманов

упорядоченной, аккуратно спрятанной в устойчивом ритме. Это означало, что оно могло питать и давать силу, но в глубине его сущности всё ещё сидел голод – другой по характеру, но всё тот же по сути. Их победа была не в уничтожении природы силы, а в её укрощении. И этот укрощённый зверь уже имел новый голос, заметно громче прежнего. Его биение теперь отдавалось дальше, и тот, кто улавливал такие ритмы, почувствует его на расстоянии.

Когда последнее колебание утихло, Андрей и Цзяолин опустились на камни круга – оба истощённые, оба изменённые. Они молча посмотрели друг на друга. В его глазах была благодарность и усталое понимание цены, которое им обоим пришлось заплатить за подобное. В её – блаженство хищника, получившего больше силы, и холодная тревога, что новая “музыка” ядра будет слышна и тем, кто не должен её слышать.

……….

Первые шаги на утренней площадке были для Андрея странно лёгкими, почти невесомыми, словно земля сама поддерживала его, отзываясь на каждое движение. Воздух вокруг был плотнее, насыщеннее – как густой поток, в котором каждая частица несла на себе отпечаток энергии. Ему казалось, что он видит магию, даже не прибегая к техникам магического зрения. Все связи выглядели как тонкие нити, сверкающие между камнями… Влажным мхом… И даже в небе.

Сила ядра Мёнгука, всё ещё тихо пульсирующее в глубине его даньтяня, словно вбивало в его сердце новый ритм – медленный, но властный, как удары древнего барабана. При каждом вдохе он чувствовал, как из этого ритма рождаются волны силы, расходящиеся по телу, заполняя сухожилия, кости, кончики пальцев. Даже лёгкий взмах рукой оставлял в воздухе едва заметный след, мерцающий в свете утра.

Когда он начал первые движения формы – привычные удары, блоки, шаги – тело отвечало мгновенно, без задержек, но с новым ощущением глубины. Каждое движение было не просто физическим, оно будто врастало в саму ткань мира. Андрей впервые понял, что значит “навязать ритм” окружающему пространству. Стоило ему ускориться – и всё вокруг будто подстраивалось, становилось вязким и медленным, словно он шагал сквозь воду, а противники – через смолу.

Даже звери в дальних скалах реагировали иначе. Пара стайных хищников, что обычно кружили на границе долины, не решились приблизиться. Один из вражеских дозорных, скрывавшийся у края ущелья, попытался на миг встретиться с ним взглядом – и опустил голову, не осмелившись дольше держать контакт. Было в ауре Андрея что-то новое, отталкивающее, как тихое предупреждение о хищнике, который не просто охотится, но и знает, что его жертва не убежит.

Он проверил контроль над магией, подняв ладонь и притянув к себе росу с травы в трёх шагах. Капли не просто сорвались и взлетели – они стекались по воздуху, выстраиваясь в спираль, точно повторяя тот самый ритм, что бился в его груди. Ему не приходилось напрягаться или сосредотачиваться до боли – мир словно сам подсказывал, как сделать движение точнее и сильнее.

Но вместе с этим пришло странное чувство… Словно ядро Мёнгука не просто отдало свою силу, а наблюдало, оценивая, как он ею пользуется. И чем больше он вливался в этот новый ритм, тем глубже в его сознании отпечатывался чужой, звериный голод – тихий пока, но слишком знакомый, чтобы списывать на усталость.

Когда первый удар пришёлся не в ожидаемое место, а чуть в сторону, враг даже не успел понять, что именно пошло не так. Сотни боёв отточили в нём рефлексы – шаг влево, подбив ноги, парирование снизу – всё это он делал не думая. Но сейчас привычная защита дала сбой. Андрей не просто атаковал иначе – он двигался так, словно отбивал невидимый барабанный ритм, который слышал только он сам.

Враг потянулся встретить клинок, но сталь Андрея уже скользнула под нужным углом, не ломая силу блока, а увлекая её в пустоту. В тот же миг шаг – не вперёд, как следовало ожидать, а чуть по диагонали, почти скользя. От этого траектория следующего удара получалась невозможной для мгновенного просчёта

Каждое движение Андрея несло в себе странную задержку – полудолю, в которой противник успевал начать ответ, но не успевал его завершить. Тактика, выстроенная на предугадывании привычных ритмов, рушилась. Даже опытные мастера теряли равновесие. Их дыхание сбивалось… Удары становились резкими, рваными, ища возможность вернуть контроль над боем.

Андрей видел это ясно – как в их взглядах проскальзывал вопрос:

“Почему я не могу его поймать?”

Он шагал через их защиту, словно через неуклюжую паутину, и каждый его приём напоминал не атаку, а череду разрозненных, но точно рассчитанных движений, которые враг пытался сложить в знакомый рисунок… И не мог.

Первым сдался тот, что привык ловить темп и давить сериями. Его клинки, ещё недавно угрожающе звеневшие в такт, теперь попадали в пустоту. Второй враг начал отступать, стараясь вернуть дистанцию, но Андрей просто вошёл в его шаг, сбив тайминг, и ударил не туда, где был противник – а туда, где он должен был оказаться через мгновение.

Ощущение контроля и власти над течением боя было новым даже для самого Андрея. Он не просто сражался – он ломал саму ткань привычных движений врагов, заставляя их существовать в чужом времени.

Последствия битвы

Тяжёлые створки дверей зала Совета распахнулись с протяжным скрипом, впуская в тишину трёх гонцов, чьи лица выдавали и усталость, и тревогу. Каждый шаг их сапог по отполированному каменному полу отдавался глухо, будто даже стены замка хотели услышать то, что они принесли. На возвышении, за длинным столом, трое правителей уже ждали.

Старый князь Чхон – седовласый, но с выправкой воина, чьи глаза видели больше сражений, чем большинство молодых солдат могло себе представить. Его тяжёлые веки чуть прикрывали взгляд, но было видно. Каждое слово гонцов он будет очень тщательно взвешивать и рассматривать.

Молодой князь Хун – острый, как клинок, не способный усидеть на одном месте спокойно хотя бы пару минут. Его пальцы быстро и немного нервно барабанили по столешнице, выдавая нетерпение и внутренний огонь, едва сдерживаемый приличием.

И княгиня Ло – молодая женщина, в чьей внешней мягкости угадывался хищный ум. Её тонкие пальцы переплетены, взгляд пристально скользил от одного гонца к другому, словно она уже знала, что вестям не стоит радоваться.

Старший из гонцов поклонился и, облизнув пересохшие губы, и наконец-то начал свой доклад:

– Владыки… Мы принесли известие, которое, боюсь, изменит многое. Древний зверь Мёнгук… Пал…

Эти слова ударили резко, как