Археологи против пришельцев - Алексей Юрьевич Елисеев

мысли, как мусор из кармана. Зомби, неловко поднявшись, шагнул ко мне, выставив вперёд руки. Я не стал тратить время на постановочные бои. Моя булава свистнула в воздухе и с сочным, влажным хрустом обрушилась ему на голову.

Череп взорвался, разлетевшись брызгами костной крошки и какой-то тёмной, густой жижи, похожей на отработанное машинное масло. Тело в линотораксе дёрнулось и мешком рухнуло на плиты, уже окончательно мёртвое. Это и не убийство было. То что мертво, умереть не может. Это утилизация.

Я повернулся к замершим рабам, вглядываясь в лица белее мела.

— Ребята, ну вы чего? Это же просто медленные клиенты! Сейчас мы им всем сделаем капитальный ремонт головы! Что вы их боитесь⁈ — крикнул я, мой голос перекрыл треск огня. — Бейте в голову! Остальное само развалится! Это просто мясо! Тухлое мясо!

Мой голос, полный непоколебимой уверенности, подействовал на них, как удар плетью. Или как чарка дешёвого, но крепкого пойла. Страх в их глазах сменился сначала недоумением, а затем — новой, ещё более безумной яростью. Они увидели, что их «непобедимые» и потустронние враги — всего лишь ходячие трупы, которым можно и нужно разбить головы, как гнилую тыкву.

Первым опомнился Нехт. Он взревел, и его рёв был похож на рык льва. Он бросился вперёд, и метнул своё копьё, пронзившее голову ближайшего мертвеца. Тот пошатался и выпал из фаланги. А за Нехтом, как прорвавшаяся плотина, с яростными криками хлынула вся толпа.

Рабы, поняв, что их враги неуклюжи и лишены инстинкта самосохранения, набросились на них с первобытной свирепостью. Они били по головам, дробя черепа топорами, кирками, дубинами. Это была грязная, отвратительная работа. Хруст костей, чавканье размозжённой плоти, фонтаны тёмной, вонючей жижи. Но это была работа, которую они могли делать.

Я же шёл сквозь их ряды, как ледокол, проламывая строй. Моя булава сносила головы по две-три за один удар. Я пробивал бреши, в которые тут же вливались рабы, разрывая фалангу мертвецов изнутри. Сломанные ребра горели огнём, но ярость была лучшим анестетиком.

Я был инженером разрушения и видел, где строй тоньше, где можно ударить, чтобы обрушить целый сектор. Это была моя стихия. Стихия контролируемого хаоса.

Глава 17

Яд в Крови

Победный рёв, рождённый в коллективном экстазе освобождения, захлебнулся, как только волна рабов разбилась о первую линию обороны. Это была не битва, а столкновение с ночными кошмарами большинства из нас. Да, головы поднятых и поставленных в строй жрецами трупов разлетались от ударов, но ходячие покойники не чувствовали страха, не нарушали строй. Они просто неторопливо шли вперёд, выставив копья, безмолвной, неумолимой стеной из гниющей плоти, худо-бедно одоспешеной и вооружённой. Строй давил нас. За каждого упокоенного окончательно мертвеца вставал следующий. Энтузиазм, вскипевший на адреналине и ненависти, понемногу остывал, уступая место первобытному, липкому ужасу перед нечестивым нарушением всех мыслимых законов природы.

И моя стая распалась.

Ещё мгновение назад это была единая сила, готовая смыть этот город-тюрьму в небытие. Теперь же она растекалась грязными, паникующими ручейками. Многие, осознав, что «all inclusive» в адском отеле не предполагает лёгкой прогулки, развернулись и бросились назад, в покинутый стражей город. Добирать то, что не успели, насиловать тех, кто не смог убежать, вымещать свою рабскую злобу на камнях и уцелевших постройках. Другие, для кого свобода оказалась лишь синонимом слова «сбежать», просто растворились в ночи, спеша как можно дальше от проклятой пирамиды. Наш бунт, наша маленькая победоносная война, выродилась в пьяную, кровавую оргию мародёров. Типичная история про бунт кровавый и беспощадный.

Но были и те, кот пробился сквозь строй фаланги вместе со мной. Я не смотрел вслед тем кто не стал пытаться. Моральная дилемма «с кем вы, мастера культуры?» меня не волновала. Моя цель находилась там, впереди, за рядами мертвецов, за стенами храма, в самом сердце этой раковой опухоли на теле мира. Я просто шёл, методично работая булавой, и кровавый коридор образовывался передо мной, будто я был ледоколом, проламывающим паковый лёд. Рядом со мной осталась лишь горстка — спецотряд смертников, цвет этого рабского восстания. Те, кому нечего было терять, и те, в ком ненависть выжгла предохранители инстинкта самосохранения. Среди них я различил и Хесиру. Лицо старой жрицы было бледным, как пергамент, но решительным, в руке она сжимала короткий медный меч, снятый с трупа охранника. Рядом, тяжело отдуваясь, как паровой молот, шёл Нехт. Его огромное тело, прикрытое трофейным щитом и бронзовым панцырем, казалось несокрушимой скалой. За нами следовало ещё несколько десятков рабов с факелами, их взгляды были пусты, но в этой пустоте плескалась холодная ярость. Мы были всем, что осталось от армии освобождения. Жалкая горстка, идущая на штурм преисподней.

Прорубив просеку в рядах ходячих мертвецов, мы оказались в лабиринте внутренних дворов и переходов храмового комплекса. Здесь царила зловещая, гнетущая тишина. И здесь нас ждали настоящие хранители этого места. VIP-охрана. Секьюрити, мать их за ногу.

Они не были солдатами, а скорей уж фанатиками, выведенными в дистиллированных, если не сказать лабораторных условиях этого культа. Евнухи в тяжёлых чёрных балахонах, скользившие бесшумно, как тени, рождённые в самых тёмных углах. Из-под глубоких капюшонов не было видно лиц — только мрак, абсолютная, непроницаемая тьма. В руках они держали кривые, зазубренные кинжалы и хопеши, лезвия которых тускло поблёскивали в свете факелов, впитывая его, а не отражая.

Они атаковали из архитектурных ниш, спрыгивали с карнизов, выныривали из тёмных дверных проёмов. Их атаки были выверенными, смертоносными, каждое движение — финальный аккорд в короткой жизни очередного раба. Но страшнее всего был их шёпот. Они не кричали. Они шептали молитвы на ужасном, гортанно-шипящем языке, похожем… Ни на чсто не похожем. И этот звук, казалось, физически царапал мозг изнутри.

Одного из моих