В трех шагах - Герман Иванович Романов

почти без «нормальных» танков. То, что у союзников рейха имелось в бронетехнике, было ничем не лучше Т-26, давно исчезнувших с фронта. Даже хуже, у итальянцев, румын и венгров в частях хватало пулеметных танкеток, и это в сорок третьем году, что сейчас на дворе идет, полных семнадцать месяцев войны закончилось.

И ведь получились достаточно мощные удары в трех местах, с глубокими прорывами, в каждый из которых ввели по танковой армии. Расчет на «слабое звено», которое «дрогнет», когда по нему ударят очень сильно, полностью оправдался, к тому же лютые морозы внесли свою лепту — степи между Днепром и Доном, открытые всем ветрам, оказались для германских прихвостней смертельной ловушкой, стоило только им покинуть обжитые позиции под угрозой окружения. Это одно место прорыва вермахт мог локализовать, но не три сразу, да еще на широком фронте. Так что шестьдесят километров до Харькова танки прошли за трое суток, обходя город с юга. И на пути часто попадались свидетельства упорных летних боев — ржавые сгоревшие танки, обломки сбитых самолетов, протяженные кладбища с крестами, на верхушки которых были надеты характерные германские шлемы. Вот тут экипажи не сдерживались — «тридцатьчетверки» проходились по вражеским погостам как бульдозеры, все сокрушая на своем пути, вминая гусеницами в мерзлую землю ненавистные каски…

— Ну и мороз, до костей пробрало, — пробормотал Иван Данилович, поднявшись в «салон» комкора, установленный на «студебеккере». В лицо пахнуло жарким воздухом, железную печурку топили углем, пусть дрянным, но так, где антрацит возьмешь, фронт Рокоссовского только сейчас немцев с Донбасса выметает, благо те начали отход с позиций, потому что через замерзший Сиваш Приморская армия генерал-лейтенанта Петрова прорвалась и на Мелитополь нацелилась.

— Садись горячего чайку попей, командарм, только закипел, я заварку бросил, уже настоялся, а там и ужин принесут, поедим — а то целый день маковой росинки в рот не попало.

В тусклом свете лампочки командир корпуса генерал-лейтенант Полубояров, давний знакомец, встретил Черняховского радушно, налил в жестяную кружку чуть ли не черного, крепко заваренного чая, душистого, настоящего грузинского, не «морковного», понятное дело. Войну оба начали полковниками на Северо-Западном фронте, Черняховский тогда командовал 28-й танковой дивизией 12-го мехкорпуса, а Полубояров начальником АБТУ фронта. Отступили до Ленинграда, где оба попались на глаза маршала Кулика, и это стало счастливым случаем, которые на войне редко выпадают. Григорий Иванович их выдвинул наверх, причем настолько резко, что оба полковника так и не осознали первые генеральские звездочки в своих петлицах. Вначале по танковой бригаде получили, потом Павел Павлович стал комдивом, и не простым — 1-ю Краснознаменную танковую дивизию прорыва возглавил, из танков КВ, что поступали напрямую с Кировского завода, которую в гвардейцы вывел. А Черняховский, дрался под Москвой, и мехкорпус получил вскоре, их только заново формировать начали, пусть не из дивизий, а из бригад состоящий. Сейчас по своему составу механизированные корпуса достаточно мощные соединения, особенно в бронетехнике — шесть батальонов «тридцатьчетверок», в каждом по сорок два танка перед наступлением имелось, с учетом четвертой роты, предназначенной для восполнения убыли. И по усиленной танковой роте МК или МКУ в каждом разведывательном батальоне. Да еще два полка САУ четырех батарейного состава, для непосредственной поддержки танков на поле боя — один с противотанковыми 85 мм пушками, второй со 122 мм гаубицами, по двадцать машин в каждом, плюс два Т-34 МКУ взвода управления. Теперь буксируемая артиллерия не «притормаживала» стремительные рывки танковых бригад, в бою те поддерживались самоходками, нужно только обеспечить своевременный подвоз снарядов. И в самих бригадах артиллерии хватало, пусть из «полковых» образцов, но тоже самоходной, на МТЛБ. Так что немудрено, что комкор Полубояров вверенные войска до Харькова столь быстро довел — «бог войны» с траками, появившийся стараниями маршала Кулика, прокладывал мощным огнем дорогу наступающим танкам намного быстрее, чем те могли достичь этого только своими гусеницами и пушками…

Крепкие морозы 1943 года повторились ровно через полвека, зимой 1993 года, как юбилей Сталинградского окружения. Старики приговаривали, что история повторилось — в том же Воронеже больше недели на термометрах столбик опускался намного ниже отметки «минус 30». Можно представить, как страшно поморозились эти солдаты, оторванные от родимых хат с горячей кукурузной кашей. А плен давал им хоть какие-то шансы на избавление от мук…

Глава 30

— Господин президент, по сути, у нас уже нет выбора, а есть только его видимость, и ничего более. Вы ведь прекрасно понимаете, что происходит, и если так пойдет дальше, то земля Суоми в ближайший месяц, и не больше, просто останется без своих жителей.

Маршал Маннергейм старался, чтобы его голос прозвучал достаточно твердо, хотя он сам давно разуверился в благополучном для Финляндии исходе войны. И сейчас предпринимал уже последнюю попытку убедить президента принять условия мира, пусть тяжкие и жестокие, но мир в их положении намного лучше продолжения войны.

— Мы потеряли почти сто тысяч наших храбрых солдат и офицеров, убитых в боях с русскими или ставших инвалидами, не оправившимися от полученных ранений. Состав рот сократился вдвое, несмотря на проведенную тотальную мобилизацию — сейчас мы ставим в строй женщин, пройдет еще немного времени и дело дойдет до подростков. Фронт пока держится, он живет отчаянной надеждой на скорую помощь от шведов и немцев. Но боеприпасы закончились, то, что привозят по «ледовой трассе» лишь на четверть удовлетворяет потребности войск, а русские нас давят, сминают своей артиллерией, они не жалеют снарядов и бомб…

Маннергейм осекся, с трудом сдерживаемые эмоции впервые прорвались, и он почувствовал накативший на него страх. Связавший себя с военным ремеслом, он как никто понимал, что сейчас происходит — финские дивизии просто «перемалывались», русские продвигались неумолимо, по уже отработанной методике. Подтягивали артиллерию, которая сносила все на дальность стрельбы, затем штурмовые группы рывком занимали разрушенные позиции, пристреливая оглушенных, сильно контуженных солдат, которые не погибли под обстрелом. Никто никого в плен давно не брал, война пошла безжалостная, на истребление. Финны поступали так от полного бессилия, это была ярость обреченных, русские от ощущения своего полного превосходства могли проявить милосердие, но хорошо зная отношение финнов, платили той же «монетой». Причем сполна, если они себя не жалели, то почему станут проявлять жалость к лютым врагам, к которым накопилось множество счетов, начиная с революции и финских «освободительных походов» в Карелию. А раз сам Жданов, перебравшийся из Петербурга в Москву, об этом стал напоминать очень часто, то