Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

В одиночестве, что теперь стало почти ощутимым, он нашёл странное утешение. Он остался один — но это одиночество было как щит. Его мир сузился до этой борьбы, до этих стен, до этого решимости не дать себя сломать.

«Я врач. Я омега. Но я не стану подчиняться, если в этом нет правды».

Он чувствовал, как кровь стучит в висках, как ладони липнут от пота. Но это был его выбор — шаг в сторону, откуда нет дороги обратно. Тени коридора казались длиннее, чем должны быть, а свет ламп — слишком ярким, режущим глаза. Мирослав шёл, слыша собственные шаги, гулкие, ровные, как отсчёт времени.

Всё вокруг — этот больничный коридор, запах карболки и табака, скрип старых дверей — всё это было теперь частью его битвы. И он знал: он выиграл только один раунд. Настоящая война только начиналась.

Мирослав идёт дальше, каждый шаг даётся ему словно сквозь вязкий, густой воздух, пропитанный запахом антисептиков и затаённого раздражения. Он чувствует, как взгляд Григория цепляется за его спину — холодный, цепкий, настырный. Но он не оборачивается. Он знает: сейчас любое движение — как трещина в стекле. Если дрогнешь, если дашь понять, что почувствовал угрозу, — всё рухнет.

Он идёт к следующей койке, к следующему пациенту. Дыхание ровное, хотя внутри всё ноет от напряжения, и кажется, что сердце в груди — это не сердце, а тугой узел. Но он идёт. И руки остаются крепкими — руки врача, которые не дрожат, даже если дрожит всё внутри.

«Я ещё не проиграл. Я врач — и я останусь врачом».

Эти слова звучат в голове, как заклинание. Они просты — но в них вся суть. Он должен быть сильнее, чем страх, сильнее, чем взгляд альфы. Его пациенты — его мир, и больше ничего не имеет значения. Ни чужие приказы, ни чужие желания. Только он и их боль — а значит, и их надежда.

В углу палаты седой пациент, который видел их короткий разговор, улыбается ему — криво, осторожно, но в этой улыбке тепло. Мирослав встречает его взгляд и кивает чуть заметно. Для этого старика он — не просто врач. Он — единственный, кто ещё может сказать «держись» без слов.

Но он чувствует, как тянется за ним тень — тень Григория, тень всех альф, которые не простят ему этого. Они будут смотреть, ждать, когда он оступится. Каждый шаг, каждое слово — теперь под прицелом. Он это знает. И всё равно идёт.

Мятая салфетка, всё ещё сжатая в руке Григория, остаётся в памяти — как знак вызова, как символ того, что нельзя отступать. Салфетка — тряпка, кусок ничего. Но она как белый флаг — только не сдачи, а вызова. Как маленький костёр в темноте.

«Теперь каждый мой шаг — это доказательство. Я не имею права забыть об этом».

Глава 113

Анализ ситуации

Мирослав шагнул в зал заседаний, чувствуя, как каждый его шаг отзывается в теле глухим, тревожным стуком. Тяжёлая дверь закрылась за спиной с едва слышным щелчком — почти как выстрел. На мгновение показалось, что воздух в комнате стал гуще, будто вязкий туман, тянущийся между фигурами, сидящими за длинным столом. Лица врачей — знакомые и чужие — казались вырезанными из тёмной древесины: неподвижные, холодные. Никто не улыбался.

Он задержал взгляд на Карпове, старшем враче с пустым, стеклянным взглядом. Альфа, чей голос умел быть мягким, но чьи слова могли резать. Рядом с ним — Николай, его друг, единственный омега в комнате, лицо которого говорило сразу всё: «Я с тобой» — и «Я боюсь за тебя».

Стол был завален бумагами: отчёты, схемы, серые папки, в которых прятались цифры — холодное доказательство чужой правоты или чужой лжи. Мирослав чувствовал запах — старых чернил, горького чая, и ещё что-то еле уловимое — как железо, как кровь. Он знал этот запах: в нём было всё — власть, недоверие, и чужой, цепкий страх.

Он сел, положил перед собой блокнот, и в тот же миг почувствовал, как взгляд Карпова впивается в него, как лезвие, пронзающее кожу. В этом взгляде читалось: «Ты — омега. Ты не должен быть здесь. Но ты здесь». Мирослав кивнул. Он знал: каждый его жест — испытание. Каждое слово — шаг на тонком льду. Ему нельзя ошибиться, нельзя дрогнуть. Даже если мир вокруг кажется зыбким, будто стены больницы дрожат вместе с его мыслями.

«Некоторые лица закрытые, напряжённые. Они не знают, чего ожидать от меня сегодня. Надо сразу задать тон».

Его собственный голос звучал в голове сухо, сдержанно, но под ним пульсировала усталость, похожая на лихорадку. Ему казалось, что мир здесь разделён на два измерения: то, что видят другие — и то, что он видит сам. Тени под потолком мерцали, будто за ними прятались чужие глаза. Гул ветра за окном походил на шёпот. Но он не отводил взгляда.

Внутри всё сжималось в тугой клубок: память о словах отца, который говорил ему в детстве — «Омега не должен поднимать глаза. Омега должен уступать». Но теперь, в этой комнате, он знал: если он поддастся — он исчезнет. Станет пустым местом за этим столом. А он не мог исчезнуть — он был нужен своим пациентам. Даже если это значило, что он должен стать кем-то большим, чем просто врач.

Он медленно вдохнул — воздух казался тяжёлым, как свинец. Выдох — и пространство вокруг замерло. Всё казалось зыбким, неустойчивым, но он чувствовал: это его миг. Он мог дрожать внутри, мог сомневаться в каждом слове — но снаружи он должен быть камнем. Пусть даже этот камень раскрошится, когда он выйдет отсюда.

Он поднял глаза. Карпов всё так же неподвижно смотрел на него. Николай чуть приподнял брови — едва заметный жест поддержки. Мирослав положил руку на блокнот. И в этом касании — вся его решимость, сжатая до боли.

«Я врач. Это моя правда. И я не позволю её отнять».

Так он начал говорить.

Мирослав положил блокнот на стол с такой осторожностью, будто перекладывал свою жизнь — страницу за страницей. Шорох бумаги разрезал тишину, словно лезвие — и все взгляды сразу же устремились