Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Скрип половиц за спиной, и Мирослав отрывисто вздыхает, пряча своё волнение за движением — будто взгляд в лицо страху сделает его менее настоящим.

«Здесь, за этим столом, я — врач. Но за дверью этого кабинета — я просто омега. И это знает каждый, кто входит», — шепчет он мысленно, и этот шёпот давит на виски, будто тяжёлое дыхание чьей-то воли.

В кабинет входит младший фельдшер — омега, молодой, с растерянной улыбкой.

— Доктор, я принёс список пациентов на сегодня, — говорит он тихо, взгляд неуверенно скользит по лицу Мирослава.

— Спасибо. Оставь здесь, — сухо кивает Мирослав, принимая бумаги, стараясь говорить спокойно.

Но он слышит, как в голосе фельдшера — податливость и тревога. Как и у него самого — только глубже.

— Мирослав Сергеевич… вы… вы сами как? — неожиданно спрашивает омега, слова обрываются — словно он спохватился, что задал лишнее.

— Всё в порядке, — отвечает Мирослав, взгляд его уже цепляется за строчки в списке. Но в груди всё ещё звенит это «вы сами как?», — и он понимает, что в этом вопросе — больше, чем просто любопытство. Это — признание. И напоминание.

«Они ждут, что я скажу: всё под контролем. Но я сам не знаю — что ещё под контролем, а что уже нет», — думает он, взглядом выискивая знакомые фамилии — те, кого он ещё может спасти.

И воздух в кабинете кажется ещё гуще — как затхлый пар, который нельзя разогнать. Мирослав замечает, как санитар бросает на него взгляд — тяжёлый, с ленивой ухмылкой — и снова уходит, оставляя за собой едкий след табачного дыма.

— Я здесь, чтобы лечить. Но каждый взгляд — будто напоминание: ты здесь чужой. И твоя роль — тоньше, чем ты сам думаешь, — признаёт он про себя, и это знание горчит во рту, как плохо вымытая кровь.

Мирослав отодвигает бумаги, опускает ладони на колени. Неслышно вздыхает, позволяя себе только один миг слабости — прежде чем снова надеть маску бесстрастного врача. И с этим вздохом он словно слышит свой собственный голос в глубине: «Ты — врач. Но ты — и омега. И для них это значит больше, чем твои умения».

* * *

Мужчина, хирург, тяжело опускается в кресло — руки его слегка дрожат, и Мирослав замечает, как побелели костяшки пальцев. Он словно не видит кабинет — взгляд застрял где-то между их лицами, и слова идут медленно, будто пробиваются сквозь глухой лед.

— Доктор… мне нужен осмотр. Болит давно… — Голос глухой, и Мирослав слышит в нём не просто боль, но что-то ещё — едва ощутимый надлом, который нельзя назвать вслух.

Мирослав кивает, берёт инструменты, осторожно прикасается к его плечу, чтобы направить голову.

— Откройте рот. — Тон ровный, но внутри Мирослав ощущает напряжение, как будто от каждого слова воздух в кабинете становится гуще.

— … Скажите… — Мужчина не сразу поднимает глаза, будто боится, что в этом взгляде кто-то заметит лишнее. — Скажите… у вас есть семья?

— Нет. — Мирослав отвечает спокойно, не давая голосу дрогнуть. Но сердце под кожей стучит неровно: «Почему этот вопрос сейчас?»

— Жаль… — Хирург кивает едва заметно, губы сжимаются. — Семья — это… важно. Даже если не всегда знаешь, где она.

Мирослав молчит, достаёт зеркало. Внутри него — отражение мужчины, но взгляд его пронзает насквозь.

— Когда-то… — Хирург говорит тише, глаза неотрывно следят за каждым движением Мирослава. — Когда-то у меня был сын. Похож на вас.

— Похож? — Вопрос звучит сдержанно, но внутри Мирослав ощущает, как холодно сжимается грудь: «Что он пытается найти во мне?»

— Да… — Мужчина выдыхает. — Такой же взгляд. Такой же… — Он запинается, будто не может подобрать слово. — Такой же страх. Или решимость. Смешно… я сам не знаю, что страшнее.

«Он ищет меня в моих глазах. Но я — не тот, кого он ищет», — думает Мирослав, и в этой мысли — то ли боль, то ли странное облегчение.

— Я не знаю, что вы хотите сказать. — Голос ровный, чужой даже самому себе.

— Я хочу сказать… — Хирург замолкает, глотает воздух. — Что иногда прошлое возвращается не так, как мы его помним. — Его голос звучит хрипло, будто задыхается под тяжестью не произнесённых слов. — А вы… вы похожи.

«Похожи… но не я. Не я», — повторяет про себя Мирослав, а вслух говорит лишь:

— Вам нужно лечение. Откройте рот шире, пожалуйста.

— Да… — Мужчина послушно выполняет просьбу, но в каждом его движении — что-то сломанное, едва сдерживаемое.

И Мирослав знает: этот разговор не кончится здесь. Но сейчас — он врач, и только это должно звучать в его голосе.

Мирослав медленно водит металлическим зондом по краю зуба, сосредотачиваясь на рутинных звуках — на хрустящей эмали, на лёгком стуке инструмента. Но голос хирурга вновь рвётся сквозь этот звук — и кажется, будто каждое его слово цепляется за грудь.

— Доктор… — шепчет он, глядя не на потолок, а куда-то сквозь него, в неведомую глубину. — Вы ведь знаете, как это бывает… когда ищешь того, кого потерял?

Мирослав не отводит взгляда от зуба. Но внутри — дрожь, как стук ветра за замёрзшим окном.

— Я знаю, — отвечает он тихо, почти машинально.

— Мне казалось… — Хирург обрывает фразу, пальцы его судорожно сжимают подлокотники кресла. — Когда я зашёл сюда… будто я наконец нашёл его. Хотя, может, это только голодный страх.

Мирослав выпрямляется, убирает зеркало. Его голос — ровный, как поверхность воды, под которой скрыто нечто опасное.

— Вы ошиблись, товарищ. Здесь я — просто врач.

— Да, — вздыхает мужчина, но взгляд его не становится легче. — Простите. Просто… иногда я думаю, что тот, кого ищешь, не умирает — он живёт в ком-то ещё. В голосе, в глазах.

«Он хочет услышать в моём голосе своего сына. Но я не могу дать ему этого», — думает Мирослав, и в этой мысли — не только холод, но странная, мучительная жалость.

— Вы здесь,