Затерянный мир - Валерий Увалов

— Ага, — бросил Никфор и снова полез в тележку.

В тележке был сборный мангал — обычный, без всяких изысков, запас дров и, конечно, маринованное мясо моловцы. Здесь вообще редко пользуются огнем, так как это требует дополнительных усилий и проще разогреть каменюку, но какой шашлык без дыма и углей?

Пока раскладывались, я думал о словах Никфора. Получается, что я вызываю подозрение даже у мальчишек, чего уж говорить о взрослых. Интересно, сколько еще времени я смогу тут пробыть, пока вопросы не начнут задавать уже прямо?

Через час были готовы угли для первой загрузки, и, пока Никфор поливал водой участки, где вновь вспыхнул огонь, я нанизал десять шампуров и положил их на стенки мангала. Спустя пятнадцать минут по центральной площади разнесся такой аромат, что народ волей-неволей стал подходить, глотая слюну. А я, чтобы не отставать от местных, завел свою шарманку.

— Кто мяса жареного хочет — подходи! С дымком да жаром, всем на славу, даром! Шашлычок румяный, соком полон, с запахом пряным, возьмешь кусочек — весь захочешь!

— Сколько хочешь за мясо свое? — остановился рядом мужичок, явно из купцов, судя по одеянию.

— Так почти даром отдаю такую вкуснятину. Всего копейка — и эта порция твоя, — я указал на шампур, — не только язык проглотишь, но и душу повеселишь.

Купец уже было хотел отвернуться, но шумно втянул через нос воздух, проглотил слюну и выпалил:

— А давай! — И подбросил монету, которую тут же поймал Никфор.

Купец получил шампур и, отойдя в сторонку, впился в кусок мяса зубами. Глядя на его закатывающиеся от удовольствия глаза, ко мне повалил люд из тех, кто еще сомневался. Математика у меня была проста: из моловцы получалось тридцать килограмм мяса, а на шампуре — около двухсот грамм, вот и выходило, что, продав все, я получу аж целых полтора рубля, что здесь считалось очень даже хорошо.

Торговля шла, и к обеду мясо стало заканчиваться. Когда на мангале осталось последних десять шампуров, я спокойно их дожарил и, сняв с огня, протянул Никфору:

— На, отнеси своим да и сам поешь, и без вопросов, — пресек я уже почти вырвавшееся возмущение. — И вот еще. — Я взял за руку пацана и вложил ему десять копеек.

Но прежде чем Никфор успел убежать, на площади поднялась суета, и вскоре показались длинные телеги под охраной настоящих танков. Точнее воинов, заколоченных в броню по самые ноздри. И, естественно, их доспехи светились узорами, но на вид они были легкими, а защитный контур формировался исключительно из защитных голубоватых поверхностей, как щиты у воев.

— Дальний обоз! — с придыханием сказал Никфор.

— Что еще за дальний обоз? — посмотрел я на пацана.

— Ты что, не знаешь? — скорчил удивленную рожицу Никфор. — Это торговый обоз в земли нелюдей. Они ходят через темный лес, отделяющий нас и нелюдей. — Он сделал паузу и, нахмурившись, добавил: — А этот, похоже, из самой столицы, вон его Святороки охраняют.

— Кто?

— Святороки. — Пацан указал на воев, которых я заприметил. — Я только один раз видел столичный обоз.

Тем временем обоз проехал дальше, и я смог разглядеть этих Святороков со спины, обратив внимание на контур креста, висящего на уровне затылка и светящегося ярким желтым цветом. И хотя они выглядели так, будто принадлежат святому воинству, но угроза, исходящая от их присутствия, чувствовалась издалека.

Протянув дальше, наконец, обоз остановился, и на центральной площади оказался деревянный вагон и металлическая клетка на отдельном возке. Дополнительно прутья клетки закрывались чаровыми плоскостями, которые подсвечивали контур голубоватым цветом. А в самой клетке, прямо на дне возка, сидел мужчина. На вид лет пятидесяти, о чем говорили его седые волосы, лежащие на плечах, и длинная борода, но больше всего меня поразило его морщинистое лицо, все расписанное шрамами.

Народ на площади стал прибавлять, и в этот момент дверь деревянного вагончика открылась, и из нее вышел священник в простой черной рясе, но с вышитой золотой нитью на груди слева веткой терновника. Довольно молодой, может, лет тридцати, с типичной внешностью как для местных. Он отошел от возка и, развернувшись к храму, перекрестился.

— Ведомник, — прошептал Никфор.

Очередное название, которое мне ничего не говорит, но я решил спросить об этом позже, так как на площади стали развиваться интересные события. Этот ведомник вышел немного вперед и оглядел собравшуюся толпу.

— Да снизойдет благодать на это поселение и его обитателей! — громко начал он и снова перекрестился. За ним повторили жест все, кто здесь собрался. — Меня зовут отец Тарсий, наш обоз держит путь в столицу, и коли не нужда, то не было бы нас здесь! — Он указал на узника и продолжил: — Наш брат Воледар потерял веру и усомнился в писании святого Акинфия! Он поддался ереси в землях нелюдей и желал распространить эти богомерзкие учения у нас в Беловодье, а вы знаете, что за это причитается!

В толпе раздались шепотки, и кто-то выкрикнул:

— Отлучение!

— Смерть!

Крики превращались в хор десятков голосов.

Тарсий поднял руку, и гомон стал стихать, а когда осталось слышно только фырканье лошадей, он продолжил:

— Вот пусть Господь через вас, люди Ручецково, и решит, чего заслуживает брат Воледар.

В это время двое мужиков вынесли в центр площади столик с кувшином и большими песочными часами, которые тут же перевернули.

— Пока падает песок, те, кто считает, что брат Воледар заслуживает милосердия, пусть бросит в этот кувшин столько, сколько его душа пожелает. Если по истечению времени не наберется двадцати рублей, — отец Тарсий снова перекрестился, — помилуй Господь его душу.

Священник замолчал, но народ так и остался стоять на месте. «Быстро у них тут с правосудием», — подумал я.

— Видишь, брат Воледар, — обратился Тарсий к узнику, — люди не желают, чтобы кто-то сеял сомнения в их вере, так почему же ты считаешь иначе? Покайся за грехи свои, очисти душу перед Господом и паствой. — Он обвел рукой стоящих на площади людей.

— Мне не за что раскаиваться, моя вера крепка, как никогда, — впервые услышал я басовитый голос Воледара.

— Ну что ж, это твой выбор, брат, но я дам тебе еще один шанс. — Тарсий