Последний архив - Андрей Петров (petrov)

— Галлюцинация, — сказал он вслух, пытаясь убедить себя.

— Все видят одну и ту же галлюцинацию? — спросил Моряк. — Потому что я тоже это вижу, Шеф.

И он был прав. Все четверо смотрели на призрачный корабль, висящий в пустоте. Но это была не совсем "Персефона", которую они знали. Корпус местами стал полупрозрачным, словно металл превратился в органическое стекло. Сквозь прозрачные участки были видны внутренности — коридоры, оплетённые пульсирующими наростами, каюты, превращённые в нечто среднее между коконами и утробами.

И команду. Остальных членов экипажа, которые остались на корабле.

Елена Воронова стояла в медотсеке, но медотсек изменился. Стены дышали, пульсировали, выделяли какую-то полупрозрачную жидкость. Операционный стол пророс корнями в пол, стал частью корабля. А Елена...

Она оперировала. Но на столе никого не было — только воздух, сгустившийся до почти видимой плотности. Её руки двигались с отточенной точностью хирурга, накладывая швы на пустоту, вводя препараты в никуда.

— Фракталлическая деменция, — бормотала она, работая. — Болезнь расы из туманности Ориона. Сознание дробится на бесконечное количество версий, каждая живёт в своей реальности. Летальность — сто процентов. Но я знаю лечение.

Она взяла шприц, наполненный мерцающей жидкостью.

— Нужно собрать все версии воедино. Инъекция квантового стабилизатора в точку бифуркации личности. Здесь, — она воткнула иглу в воздух, и воздух закричал. — Видите? Пациент отзывается. Начинается консолидация.

И действительно, в воздухе начало что-то формироваться. Смутные очертания существа, которого не должно было быть. Полупрозрачное, многомерное, с телом, существующим в нескольких пространствах одновременно.

— Она воскрешает их, — выдохнула Гремлин. — Болезни мёртвых рас. Даёт им форму.

— Не воскрешает, — поправила Маргарет. — Вспоминает. Архив помнит все болезни, все страдания. А она стала его медицинским протоколом. Лечит то, что уже мертво. Исцеляет агонию, законсервированную в вечности.

Образ сместился, показывая другую часть корабля-призрака. Игорь Герц сидел в своём кресле связиста, но теперь он был опутан кабелями. Нет, не кабелями — нитями чистой информации, которые входили в его тело через все возможные точки. Глаза, уши, поры кожи — всё стало портами для входящего потока данных.

— Слышу их всех, — говорил он, и его голос множился эхом, словно говорили тысячи Герцев одновременно. — Последние передачи. Предсмертные крики. СОС, растянутые на световые годы. Все они передают одно и то же. Разными словами, на разных языках, но суть одна.

Его пальцы двигались в воздухе, собирая невидимые символы в видимые структуры. С каждым жестом в пространстве вокруг него формировались фрагменты кода. Но это был не программный код — что-то более фундаментальное.

— "Мы думали, что одиноки", — переводил он невидимые послания. — "Искали братьев по разуму. Посылали сигналы. И нас услышали. Но те, кто услышал..."

Он замолчал, вглядываясь в структуру данных. Потом продолжил другим голосом — детским, испуганным:

— Мама пела мне колыбельную. Каждый вечер одну и ту же. "Спи, моя радость, усни". Я думал, это просто песня. Но теперь вижу её структуру. Видите? — он выделил часть кода. — Математическая последовательность, зашифрованная в мелодии. Инструкция. Программа. И знаете, что она программирует? Нас. С рождения. Каждого ребёнка на Земле.

Волков почувствовал, как холод пробегает по спине. Потому что он тоже пел эту колыбельную. Маше. Каждый вечер, когда был дома.

— Это подготовка, — продолжал Герц-в-корабле. — Подготовка к сбору урожая. Чтобы когда придёт время, мы не сопротивлялись. Приняли неизбежное как сон. "В доме погасли огни" — это не про дом. Это про звёзды. Когда они начнут гаснуть одна за другой, мы будем готовы. Будем ждать. Будем спать.

Дальше, на мостике призрачной "Персефоны", Максим Семёнов сидел за штурвалом. Но теперь это был не один Максим, а множество, наложенные друг на друга как двойная экспозиция. Молодой курсант, мечтающий о звёздах. Опытный пилот, уставший от пустоты. Старик, так и не вернувшийся домой. Все версии существовали одновременно, борясь за контроль.

— Курс проложен, — говорил он, и каждая версия прокладывала свой. — К Земле, где нас ждут. К Земле, где нас уже похоронили. К Земле, которая сама стала частью архива. К Земле, которой никогда не существовало.

Его руки не касались органов управления, но корабль отвечал на все его противоречивые команды сразу. "Персефона" дёргалась, пытаясь лететь во всех направлениях одновременно. Металл корпуса стонал от напряжения.

— Как выбрать путь, когда все дороги ведут в никуда? — спрашивал он сам у себя. — Как управлять кораблём, который одновременно здесь, там и нигде? Может, ответ — не выбирать. Лететь всеми курсами сразу. Стать квантовым пилотом квантового корабля.

И его лицо начало меняться, отражая это решение. Черты расплывались, множились, создавали калейдоскоп возможностей. Максим Семёнов перестал быть одним человеком. Он стал всеми версиями себя, существующими в суперпозиции.

Но самое страшное Волков увидел в центре трансформировавшегося корабля. Там, где раньше был грузовой отсек, теперь пульсировало нечто, напоминающее сердце. Огромное, состоящее из переплетения органических кабелей и технологических компонентов. И в центре этого сердца — Андрей Крылов.

Биолог больше не выглядел человеком. Его тело стало узлом, точкой соединения всех систем. Руки и ноги растворились, превратившись в щупальца из нервных волокон. Голова раздулась, вмещая мозг, который обрабатывал информацию в масштабах, несовместимых с человеческой биологией. Но глаза — глаза остались человеческими. И в них читалась невыносимая ясность понимания.

— Я вижу всё, — говорил он множеством голосов, каждый из которых принадлежал разным эпохам его жизни. — План. Структуру. Замысел. Мы сами во всём виноваты.

Из его тела-узла во все стороны расходились потоки информации. Он обрабатывал данные о рождении и смерти звёзд, о возникновении и гибели цивилизаций, о самой структуре реальности.

— Послушайте меня, — его центральный голос стал серьёзным, почти торжественным. — Я нашёл исходный код. Не Леты — того, что создало Лету. И это не инопланетный разум. Это мы. Человечество. Но не наше — будущее.

Волков в капсуле сжал кулаки. Он чувствовал, как его собственные версии начинают расслаиваться. Часть его всё ещё сидела здесь, в мнимой безопасности спасательной капсулы. Но другая часть стояла на мостике "Персефоны", наблюдая за агонией своей команды.

— Объясни, — потребовал он, не зная, какая версия говорит.

— Временная петля длиной в миллиарды лет, — продолжил Андрей-узел. — Человечество развивается, выходит за пределы физической формы, становится чистым сознанием. И обнаруживает, что вселенная пуста. Мертва.