Последний архив - Андрей Петров (petrov)

Образы начали формироваться вокруг него — голографические проекции будущего, которое уже было прошлым.

— Тогда они делают единственное, что могут. Создают машины для засева жизни. Направляют их в прошлое — туда, где вселенная ещё молода. Корректируют орбиты планет, создают условия для зарождения жизни. Терраформируют не миры — целые галактики.

— Но зачем убивать? — спросила Гремлин, и Волков не был уверен, какая её версия говорит.

— А кто сказал, что это убийство? — Андрей-узел пульсировал в ритме своих откровений. — Для них это спасение. Сохранение. Они собирают все версии разумной жизни, чтобы не быть одинокими. Архивируют каждую уникальную форму сознания. И когда соберут достаточно... воссоздадут всех. Целую вселенную разумных существ, с которыми можно общаться вечно.

— Но мы умираем по-настоящему!

— В их восприятии смерть — это просто переход из одного состояния в другое. Они сами прошли через это. Умерли как биологический вид, возродились как информационная сущность. Для них архивирование — это дар. Возможность пережить тепловую смерть вселенной.

Волков почувствовал, как его разум пытается отвергнуть эту информацию. Но части паззла складывались слишком хорошо. Сигнал, который могли принять только те цивилизации, которые достигли определённого уровня. Архив, собирающий именно предсмертный опыт — самый яркий, самый насыщенный. Колыбельные, подготавливающие к принятию неизбежного.

— Мы — урожай, который сеет себя сам, — прошептал он.

— И жнёт себя сам, — подтвердил Андрей. — Идеальная временная петля. Мы создаём условия для собственного появления, развиваемся по заданной программе, достигаем нужной точки и передаём эстафету. Змея, проглотившая свой хвост и обнаружившая, что она и есть хвост.

В инженерном отсеке призрачного корабля работала Настя. Но "работала" было слабым словом для того, что происходило. Она танцевала среди технологий десятков рас, собирая их в единое устройство. Кристаллы К'тари пели в её руках. Биосхемы водных философов текли как живая ртуть. Квантовые процессоры машинного коллектива мерцали вероятностями.

— Машина правильной смерти, — объясняла она танцу технологий. — Каждая раса умирала в страхе, боли, непонимании. Но что если дать им выбор? Что если позволить умереть красиво?

Устройство принимало форму — не физическую, но концептуальную. Это было произведение искусства из науки десятков миров, симфония вымирания, превращённая в механизм.

— Архив записывает агонию, потому что агония яркая. Полная. Настоящая. Но что если дать ему нечто ярче? Экстаз ухода. Радость растворения. Оргазм небытия.

Она установила последний компонент — что-то похожее на цветок из замёрзшего света. Устройство ожило, запульсировало всеми цветами спектра и некоторыми, для которых у человечества не было названий.

— Смерть как искусство. Как последнее и величайшее произведение. Настолько прекрасное, что даже вечность покажется бледной копией.

И в этот момент Волков понял страшную правду. Все они — и в капсуле, и на корабле — уже были мертвы. Не физически, но информационно. Архив записал их в момент входа на станцию. Всё остальное было просто процессом осознания этого факта.

— Нет, — прошептал он.

— Да, — ответила Первая. — Вы поняли наконец. Нет никакой капсулы. Нет побега. Вы сидите на мостике "Персефоны", которая давно стала частью станции. А эта иллюзия свободы — последний дар умирающему сознанию. Возможность думать, что у вас есть выбор.

Волков посмотрел на свои руки. Они мерцали, становясь то плотными, то прозрачными. Сквозь кожу просвечивали не вены — схемы. Он был чертежом самого себя, идеей человека, а не человеком.

В глубинах "Персефоны", там, где раньше были жилые каюты экипажа, пространство превратилось в нечто невообразимое. Коридоры множились, отражались сами в себе, создавая бесконечный лабиринт зеркальных возможностей.

Волков — одна из его версий, он уже потерял счёт которая — брёл по этому лабиринту. Каждая дверь вела в каюту, но не простую. В каждой жила другая версия прошлого.

Он толкнул первую дверь. Его собственная каюта, но тридцать лет назад. Молодой лейтенант Волков сидел за столом, писал письмо домой. Маше было два года.

"Солнышко моё, — читал вслух молодой Волков, не замечая своего старшего двойника. — Папа скоро вернётся. Ещё один рейс, и я возьму отпуск. Обещаю, мы пойдём в зоопарк смотреть на жирафов."

Старший Волков помнил это письмо. Помнил, как нарушил обещание. Экстренный вызов, важный груз, повышение по службе. Всегда находилась причина отложить возвращение.

— Не пиши это письмо, — сказал он, хотя знал, что молодая версия не услышит. — Не давай обещаний, которые не сдержишь.

Но молодой Волков продолжал писать, улыбаясь. В его реальности ещё всё было возможно. Ещё можно было выбрать семью вместо звёзд.

Следующая дверь. Та же каюта, но пять лет спустя. Волков-капитан сидел перед экраном связи. На экране — семилетняя Маша с перебинтованной коленкой.

— Папа, я упала с велосипеда, — говорила она, стараясь не плакать. — Мама сказала, что храбрые девочки не плачут. Я храбрая, правда?

— Самая храбрая, — отвечал Волков на экране, и старший Волков помнил, как сердце разрывалось от невозможности обнять дочь через световые годы.

— Когда ты вернёшься?

— Скоро, солнышко. Папа просто должен доставить важный груз.

Ложь. Он знал, что не вернётся ещё минимум год. Но как объяснить ребёнку, что контракт важнее её дня рождения?

Третья дверь. Десять лет назад. Волков сидел на полу каюты, в руках — официальное уведомление. "С прискорбием сообщаем... несчастный случай... ваша дочь Мария Волкова..."

Эту версию себя он не мог видеть. Отвернулся, но коридор уже изменился. Теперь все двери вели в этот момент. Сотни версий его самого, получающих худшую новость в жизни.

— Это пытка, — сказал он в пустоту.

— Это память, — ответил голос Леты. — Архив хранит всё. Каждый момент боли. Каждое сожаление. Потому что именно в этих моментах человек наиболее человечен.

— Садистка.

— Куратор. Боль — это тоже данные. Особенно боль от собственного выбора. Знаешь, сколько существ во вселенной выбирали долг вместо любви? Миллиарды. И все они думали, что их выбор уникален.

Волков ударил кулаком в стену. Стена разлетелась тысячей осколков, каждый отражал момент из прошлого. Маша делает первые шаги. Маша идёт в школу. Маша машет рукой на прощание, не зная, что видит отца в последний раз.

— Показывай сколько хочешь, — прорычал он. — Я своё отстрадал.

— О, но мы только начинаем, — голос Леты звучал почти весело. — А что если показать тебе версии, где ты остался? Где выбрал иначе?

Коридор