Суворовец. Том 1 - Анна Наумова

— Не грусти, "Пряник"! — "поддержал" однокашника Тимур Белкин. И притворно нахмурился: — Ты... это... Леха... не забудь! Как тебя сменят, учись вальс танцевать...

— Нафига?

— Так ты же Федоровне во вторник на уроке все ноги оттоптал, — улыбаясь и невинно хлопая глазами, пояснил второй близнец. — У нее теперь, наверное, вместо тридцать шестого сороковой размер туфель... Не забудь, скоро бал в училище!

И он, взяв брата в охапку, начал вместе с ним шутливо вальсировать:

— Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...

— "ТТ-шки"! — рассердился Леха. — Щас обоим наваляю! Валите, говорю, пока я еще добрый!

Братья Белкины показали приятелю, лишенному увольнения, "нос" и, все так же танцуя, вывалились в коридор. А чего бы и не подурачиться, когда тебе всего шестнадцать!

— Хорош трепаться, мужики! — поторопил нас всегда серьезный вице-сержант Егор "Батя". — Шевелите батонами!

И, обратившись к Лехе, сказал:

— Ланской вон тащится!

— Дежурный по роте на выход! — мигом вытянувшись в струнку, скомандовал Леха "Пряник".

Приятель остался в училище — мужественно нести свою вахту и скучать по "увалу".

А я всего через минуту, стоя на крыльце училища вместе со своими друзьями-приятелями: Егором, Илюхой, Михой и братьями Белкиными, уже вдыхал с наслаждением морозный ноябрьский воздух. Погодка сегодня была — как по заказу. Холодно, снежно. Выпавший за ночь снег приятно хрустел под ногами. Несмотря на то, что декабрь еще не наступил, в Москву пришла уже самая настоящая зима.

Я с удовольствием одернул на себе зимнюю суворовскую форму. Надо же! А я и не думал, что когда-нибудь надену ее снова! Да и не налезла бы она на меня в мои сорок с хвостиком. А сейчас подростковая шинель на мне сидит, как влитая! Я с наслаждением окинул взглядом двор училища. Сюда уже гурьбой высыпали другие суворовцы-счастливчики, дождавшиеся увольнения. Улыбались, радуясь так рано пришедшей зиме, весело переговаривались и, конечно же, не упускали возможности пульнуть друг в друга снежками.

— Ты-дыщ! Ура! Попал! Получи, фашист, гранату!

— Э! Совсем обурел? Чуть в глаз не попал! Стрелок-ворошиловец, блин! Да я тебе щас! Сюда иди, говорю!

— А ты догони!

Я мысленно улыбался, наблюдая за ребятами. Я снова учился жить не спеша. Ждал, конечно, увалов, ужина, отбоя... Но в ту же минуту я наслаждался каждым мгновением своей новой жизни. И не хотел, чтобы она заканчивалась...

А если бы я еще знал заранее, что меня сегодня ждет! Эх! Тогда и вовсе бы сделал так, чтобы время остановилось! Что бы каждая секунда была длиной по часу... Или даже по месяцу...

Краем глаза я заметил, как по территории, зябко ежась, пробежала чья-то скукожившаяся фигурка, ужом проскользнула сквозь прутья забора и скрылась из виду.

— Едрит-Мадрид... — расстроенно покачал головой "Батя". — Опять Григорьев в самоволку ломанулся. Этому что снег, что зной, что дождик проливной — лишь бы за забор смотаться. Сколько раз я ему в его тупую башку пытался втолковать: не ходи по краю, не ходи! Так нет же! И так на волоске висит... Еще немного — и выпрут, как пить дать!

— А сегодня еще дежурный по училищу — этот... как его... Ланской! — подал голос Миха Першин. — Упоротый такой... из первого взвода. Тот если, заметит, как пить дать — спуску не даст.

— Да забей ты, "Батя"! — посоветовал ему беззаботный Илюха. И нагнулся, чтобы слепить снежок. — Это уже не твоя печаль. Плюнь и разотри. Да и не побегает Григорьев долго — мороз-то какой! Давай-ка лучше оторвемся напоследок! Это же твой последний московский увал!

Это была правда.

С завтрашнего дня наш вице-сержант, наш ответственный, серьезный и деловитый "Батя" — уже не воспитанник Московского СВУ.

Нет, он не отчислился "по собственному", не выдержав тягот жизни в казарме. Наш Егор — не из таких. Он как раз из тех, из которых Маяковский сказал бы: "Гвозди бы делать из этих людей". "Батя", подавая документы в Суворовское училище, четко знал, куда он идет и зачем.

Просто папу Егора, тоже военного, перевели служить в Ленинград. С ним, естественно, в Северную столицу двинулось и все семейство: Егор, две младших сестры и мама. Такова участь всех детей из военных семей. Хочешь - не хочешь, а школы три за все детство точно поменяешь. А то и все пять. Пришло отцу семейства новое назначение - и все: чемодан, вокзал.

Вечером наш приятель должен был отправиться на новое место дислокации — на ночном поезде. Уже завтра Егор "Батя" будет мерять новую форму и осваиваться в другой казарме — в двух шагах от Гостиного двора и Невского проспекта.

В увал наш Егор теперь будет ходить не на Арбат, не в кинотеатр "Ударник" и не в парк Горького. А на Невский проспект. Или еще куда-нибудь! В Пите... то есть в Ленинграде завсегда есть что посмотреть! Будет наш бывший вице-сержант вышагивать со своими новыми друзьями по ленинградским набережным. Посмотрит на "Аврору" и, конечно, на львов на набережной... Узнает, что такое "Васька", "Болты"...

Но все это будет позже.

А пока... А пока у нас впереди был целый увал! И мы единогласно решили не приобщаться к "важнейшему из искусств", а провести целый день на катке в парк Горького... Его как раз всего пару дней назад открыли. Раз проводить нашего вице-сержанта на поезд у нас не получится, то хотя бы накатаемся вдоволь, чтобы было что вспомнить!

Я, по правде говоря, малость опасался выходить на лед. А ну как на поверку окажется, что я напрочь растерял все свои навыки? Ребятня же не в курсах, что я уже тысячу лет не катался. А на советских коньках — тем более!

Но я решил не тушеваться и все-таки рискнуть! А то какой же из меня подросток семидесятых, если я кататься на коньках не умею?

В то время катались... если не все, то почти все. И взрослые, и дети. И млад, и стар. И я, естественно, тоже. С самого раннего детства. Сколько я себя помню. Кататься я научился, кажется, даже раньше, чем читать... Таких пируэтов, как наши знаменитые фигуристы Горшков с Пахомовой, я, конечно, не умел выписывать. Но катался вполне себе неплохо. Даже вращения какие-то умел делать. А уж в хоккей, как и любой дворовый