Суворовец. Том 1 - Анна Наумова

Мне, родившемуся в шестидесятых, повезло — родители купили мне новые коньки. Даже старые ни за кем "донашивать" не пришлось. А вот отцу моему, появившемуся на свет еще до войны, пришлось туговато. Этот став взрослым, он лихо расписывал лед на своих "норвегах". А поначалу...

— А ты на чем сначала катался, па? — спросил я как-то его, когда мы пошли зимой на каток. — На "Снегурках"?

— Да какие там "Снегурки", Андрюшка? — отмахнулся отец. — Отец мне сам коньки делал! Тогда штанов было новых не купить, не то что коньков...

— Деда тебе делал коньки? — удивился я. — Са-а-м?

— Конечно. А что тут такого? Все так делали. Брали обычные ботинки, делали там углубление, потом пластиной закрывали. Потом штифт вставляли... И конек присобачивали. Не то что сейчас... Потом уже я себе "спотыкачки" какие-то купил, когда училище окончил. А потом и "норвеги"...

Из батиных объяснений я тогда ровным счетом ничего не понял. В свои шесть лет я даже не знал, что такое "штифт". Да оно мне и не надо было. Важно было то, что я, мелкий и абсолютно счастливый, шагал с отцом по аллеям парка к катку, одной рукой держа его за руку, а другой — прижимая к груди подаренные новехонькие коньки...

А сейчас у меня в сумке были аккуратно уложены мои "ледорубы". Те самые, которые у меня рука так и не поднялась выкинуть. Даже когда моя растоптанная лапа скакнула с сорок третьего до сорок пятого размера... Так и хранил я их на антресолях в своей "хрущобе", как исправный житель СССР, думающий, что все "когда-нибудь пригодится". Хранил и батины "норвеги", которые он еще называл "бегашами". Не знаю, зачем, но хранил...

И пригодились же!

— Ну что, пацаны? — деловито потер руки наш вице-сержант. — Коньки все взяли? Отлично! Тогда двинули!

— Двинули! — охотно согласились с ним братья Белкины. И, обхватив друг друга, они снова принялись дурашливо танцевать: — Раз-два-три, раз-два-три...

— Быстрее танцуем! — поторопил их Егор. — Увал все-таки не резиновый. А мне еще домой потом заскочить и вещи собрать надо...

— Ладно! — притворно расстроившись, вздохнул Тимур. И, обращаясь к брату, подмигнул: — Ну что, дадим нашему вице-сержанту напоследок еще раз покомандовать?

Я, улыбнувшись, поймал ртом снежинку, подкинул сумку на плече и зашагал вслед за ребятами...

***

— Я это... — смущенно начал детдомовец Миха, когда мы добрались до парка Горького. — Забыл совсем...

И он густо покраснел.

— Чего "это"? — уставились на него братья Белкины.

Я понял. У парня коньков нет. Да и денег, чтобы взять напрокат, скорее всего, тоже не имеется. Или в обрез.

— Слушай, Миха! — будто невзначай, сказал я. — У тебя размер какой? Не сорок второй?

— Сорок первый...

— На! — я вытащили из сумки вторую пару коньков — отцовскую. — Держи! С носком, может, и нормально будет. Так, взял на всякий случай. Мало ли, кто забудет.

Миха благодарно посмотрел на меня и побежал переобуваться. А я, случайно обернувшись, вдруг понял, что пропал.

***

Я пропал в ту самую секунду, как увидел ее.

Всего в трех метрах от меня.

Точеная стройная, хорошо тренированная фигурка. Кудрявые золотистые локоны, выбивающиеся из-под милого, смешного беретика с помпоном. Красно-белый свитер с узорами... Смешные брючки. Лет шестнадцать, не больше. Школьница-комсомолка. Ну или из колледжа... Ах да! Какой колледж? Техникум же!

Миловидная девчушка, отъехав чуть подальше от толп катающихся и весело переговаривающихся отдыхающих, старательно отрабатывала элементы фигурного катания... Крутила этот... как его... тулуп, кажется. А может, аксель? Не знаю...

Глядя на нее, я, кажется, позабыл все слова на свете. Время будто замедлилось. А все звуки вокруг — куда-то делись. Будто кто-то невидимый взял и повернул ручку советского радиоприемника до отказа налево.

Я больше не слышал ни громкой музыки, ни разговоров вокруг... Не услышал обрывок уже десятого по счету анекдота про русского, поляка и немца, который нам рассказывал кто-то из неугомонных близнецов Белкиных.

Я видел только ее. Только это милое создание. Ту, которая, не смотря ни на кого вокруг, сосредоточенно крутилась на льду. Она явно пришла сюда не отдыхать, а делом заниматься. Может, в кружке каком по фигурному катанию занимается?

Чувство, которое я испытал, не походило ни какие другие. Со мной в жизни не происходило ничего подобного. Нравились мне дамы, конечно. Даже кое-что иногда завязывалось. Вот и с симпатичной сотрудницей Ритой у нас, возможно, случился бы роман... Если бы меня нежданно-негаданно вдруг не закинуло на тридцать с гаком лет назад...

Но это... это было совсем другое. То, что случилось со мной, совершенно не походило на интерес к симпатичной коллеге. В тот вечер я, "вечный" майор, давно справивший сорокалетие, просто пригласил в кино понравившуюся мне женщину. Только и всего.

А сейчас.. А сейчас я влюбился. Будто бы я и впрямь был шестнадцатилетним. Влюбился со всей серьезностью и отчаянностью юного Ромео. Влюбился так, как влюбляются только в юности. Когда кажется, что это раз и навсегда.

Я, бывалый, жесткий и даже немного циничный опер, который никогда в жизни не любил "всякие там сопли в сахаре". влюбился, как мальчишка. С первого взгляда. С первой секунды. С первого мгновения, как только увидел это милое создание в красном свитере и шапочке с помпоном. Все бы отдал, чтобы получить возможность заправить за ушко этот милый выбившийся локон...

Я не знал, кто она. Не знал, как ее зовут. Но почему-то твердо был уверен, что она — та самая. Та, с которой я был готов разделить свою вторую суворовскую юность.

А может, и не только юность.

— Андрюха! Эй, Андрюха! Рогозин! Да Рогозин же! Оглох, что ли? — потряс меня кто-то за плечо.

Я обернулся.

Уже переобувшийся в коньки Миха Першин протягивал мне мороженое "Лакомку".

— Держи, говорю! "Батя" за отъезд проставляется. Всем по мороженому купил. Кстати, спасибо тебе за коньки! С носком и впрямь нормально сели!

— Катайся на здоровье... — рассеянно ответил я.

А потом, спохватившись, взял протянутое мне мороженое.

А оно тут очень даже кстати!

— Что залип-то? — полюбопытствовал Миха. — Я тебя звал, звал! А ты будто ваты