Контрольная группа - Павел Александрович Шушканов

Коржевин и Франц. Даже вот этот вот товарищ, – она постучала ногтем по пыльной обложке. – Вообще я его не очень люблю, но «Часы» – это, пожалуй, лучшее и самое интересное, что он написал.

– Ты читала Франца? – я не мог поверить.

– Разумеется, – она смотрела на меня как на чудака с глупыми вопросами. – Я очень люблю Франца. Особенно…

– «Листопад».

– … «Река не движется». Но ладно, «Листопад» тоже ничего.

Она замерла у выдвинутого ящика, вдруг усмехнулась и внимательно посмотрела на меня.

– Ты сейчас серьезно?

– Ты о чем?

– Сначала между делом говоришь, что я тебе нравлюсь, словно этого не знаю ни я ни вся школа. А потом тонко и ненавязчиво цепляешь мою слабость к книгам.

– Извини, – зачем-то сказал я. – Но, если честно, я вообще ничего о тебе не знаю.

– Кроме того, что я объект вдохновения, преследования и обожания?

Я не мог понять, выходит она из себя или просто поддерживает беседу. Возможно и то и другое. Я хотел возразить, не сказать было нечего. Она говорила прямую и неприятную правду. И при этом смотрела на меня не отводя взгляд. Так делала только сестра, за что я ненавидел ее. Правда это не мешало мне также ее любить. Я поднял руки, давая понять, что сдаюсь и готов закончить этот разговор. Но сделал это слишком быстро и задел корешок книги. В желтый воздух поднялось облачко пыли.

– Ладно, согласен! Я тебя преследую и веду себя как идиот. И будь у меня в голове переключатель, я бы иногда ставил его в позицию «Не любить Александру Калугину», но это так не работает, к сожалению. Да, я хочу тебя нарисовать, хочу обнять, хочу с тобой встречаться, хочу говорить с тобой о книгах и бродить по парку, спрятав телефоны в дупло дерева, хочу тебя поцеловать, хочу с тобой переспать, хочу каждый день держать тебя за руку и греть твои пальцы. И я не могу обещать, что перестану всего этого хотеть. Но я понятия не имел, что мы читаем с тобой одни и те же книги. И эту сюда точно не подкладывал для начала беседы.

Саша слушала молча. Потом кивнула и улыбнулась.

– И чем ты думал я увлекаюсь в жизни? Ты же так увлечен мной и, наверное, в курсе. Йога на коврике? Селфи в душе? День и ночь в Паутине в сообществах о правильном питании и искусстве цитирования классиков?

– Понятия не имею, – выпалил я. – У тебя профиль закрыт.

Она посмотрела на меня огромными глазами, а потом вдруг засмеялась. Засмеялся и я, прикрывая лицо рукой. Мне вдруг стало стыдно.

– Ладно, – все еще смеясь сказала Саша и погладила меня по руке. – Ты меня немного успокоил. Давно пора было поговорить.

– Это был разговор?

– Из которого мы выяснили, что оба любим Франца. А еще ты вроде бы не собираешься меня насиловать. Так что можно идти дальше.

Я ненадолго задержался на кухне. Аккуратно поправил ждущую хозяина книжку, вложил обратно между страниц очки. Вернул на место ящики стола. Пусть все остается как было. Даже если хозяин не вернется никогда.

Внезапный сдавленный крик отвлек меня от меланхоличных мыслей. В два шага я оказался в комнате, где сидела на краю дивала Саша и смотрела в свой телефон.

– Никит, смотри! Ты видишь?

На маленьком экране застыла фотография. Там мы только прибывшие в Пустой город. Кажется, что это было не пару дней, а много лет назад. Там и хмурый я и еще не пропавшие неизвестно куда тренер и Дима, Рум с сигаретой в зубах и все остальные, а прямо посредине смотрела в камеру и улыбалась незнакомка.

***

Город ослеплял и оглушал. Слепил он снегом, который отражая солнце сиял бесчисленным множеством ярких искр. А оглушал невероятной тишиной. Мне казалось, что мы попали внутрь невероятно большого пресс-папье, в котором никогда ничего не происходит. Только крупные снежинки опускаются иногда с искусственного неба.

Нас никто не искал и не пытался вернуть. Тут не было никаких следов, кроме наших, да и наши почти скрыл рыхлый снег.

Напротив нас через улицу выросли из снега два симметричных высоких здания, таких же белых как сам снег. Похожие на маяки, если бы не множество окон, они открывали вид на уходящую вдаль аллею, вдоль которой застыли черные фонари. Она упиралась в строение с парными колоннами и массивной дверью, сливающееся своим голубым цветом с утренним небом. То тут, то там виднелись остовы ржавых машин, когда-то припаркованных на обочине пустой дороги. Широкие низкие ступени поднимались от самого тротуара и бежали вверх с застывшим крестовинам стеклянных дверей, ведущих в огромный торговый центр, теперь опустевший, как и все в этом городе. На его стенах виднелись обрывки давно выцветших реклам. Буквы были почти не читаемы, а цвет едва узнавался. У девушки с плаката была оторвана ровно половина лица, и это выглядело пугающе.

Саша прижалась к пыльному стеклу, прислонив ладони к вискам. Я сделал тоже. За толстым стеклом виднелись лабиринты пустых помещений. Высокие стеллажи, прозрачные перегородки, баррикады из коробок – все почти в нетронутом виде. Сквозняк слегка раскачивал таблички под потолком. Коридоры и проходы терялись в темноте в недрах здания.

– Зайдем туда? – спросила Саша и не дожидаясь ответа направилась к двери-вертушке. Тут она остановилась. Дверь не работала, конечно. Между створкой и стеной застрял и колыхался на ветру обрывок рекламы.

– Ты чего? – спросил я.

– Меня такие двери всегда пугали. Казалось, что однажды она просто остановится, и я застряну.

– А я боялся, что дверь ударит меня по пяткам. И до сих пор боюсь.

Думал, что она улыбнется, но Саша только понимающе кивнула и тронула дверь. Та и не думала шевелиться.

– Давай вдвоем.

Старый механизм протестующе заскрипел. Стекло под пальцами грозило рассыпаться тысячей мелких осколков. Но вот дверь провернулась, и мы оказались внутри. Дневной свет врывался в стеклянные двери и большое окно над ними, и терялся в недрах помещений.

Три давно неработающих банкомата встретили нас у входа как молчаливые охранники. Над ними устремлялся ввысь каскад реклам. Они зазывали на премьеры давно уже ставших классикой или забытых фильмов, предлагали скидки на товары, которые теперь можно было просто взять бесплатно, если от них еще что-нибудь осталось.

Конечно, это место покидали не стихийно, побросав все. Почти все отделы были пусты. Только стеллажи, пустые коробки и висячие светильники под потолком говорили о том, что когда-то тут приценивались к вещам, шелестели занавесками примерочных, искали скидки на цветных ценниках. Сейчас