Конфедерат. Имперские игры. Война теней - Владимир Поляков

портах. Я не сомневаюсь, что на Аляске уже ведутся работы, но… Суровый климат, большую часть года там всё сковано льдом, что пагубно влияет на ситуацию. Зато Гаити… Владимир Александрович? Вы готовы?

Готов, вдобавок в обоих аспектах прозвучавшего вопроса. И говорить, и играть. Вон, выложил первую карту, причём неплохо так. Хоть и есть шанс подловить на мизере, но сму-утный такой.

– Кайемиты. По размышлению, я решил, что эти два острова более пригодны для расположения там флота российского. Они будут проданы за отвечающую ситуации цену – один доллар.

– Но все мы надеемся, что эта сделка будет совершена не генералом Штакельбергом, при всём к нему уважении, а кем-то более соответствующим, – с этаким томным придыханием высказалась Мари, стервочка этакая. – Министр иностранных дел Российской империи или его товарищ… А может, кто-то из ближайших родственников его величества Александра II. Мы будем рады любому варианту. Очень рады!

Ещё и губы облизнула. Самую малость, чтоб не перебор и тем паче не гротеск. Умеет сестрёнка играть как интонациями, так и мельчайшими движениями тела. Точнее сказать, научилась, беря уроки не только у мастеров политической интриги, но и у мастериц иного профиля, работающих именно телом. Тоже, хм, воздействие на разум. Пусть уроки, как я знал, были исключительно благопристойные – относительно, конечно, – но пользы от них аж цельный вагон. Если есть козыри в руках, то грешно не использовать. А у Марии Станич таким козырем, помимо прочих, являлись красота и стиль. Вон как цесаревич смотрит внимательно и самую малость завороженно. Это при том, что ни разу не невинное создание, по достоверным сведениям, красоток полусвета активно охаживал, да и «заповедник интимных утех» дома Романовых, то бишь балерин, тоже вниманием не обделял.

– Я передам ваши слова отцу, – справившись с секундным замешательством, отозвался цесаревич.

– А ещё это можно сделать даже не в Ричмонде, а, допустим, в Нью-Йорке. Приурочив к тому самому открытому судебному процессу. Символичность, она на многое способна, и разумно применять её к пользе обеих империй под правлением дома Романовых.

Не зря я это сказал, ох не зря! Стоило малость обострить разговор. Как раз к тому моменту, как мы убедились, что Владимир таки да сыграл мизер. Он был доволен, а вот цесаревич, как и большая часть Романовых, не любящий проигрывать даже в мелочах, был самую малость, но раздражён, а значит, самоконтроль также снизился на несколько условных делений.

– Этот ваш… процесс! Ричмонд уже стал пугалом для многих по обе стороны океана. Рабовладельцы, замшелые консерваторы, тянущие передовую часть граждан в прошлое ретрограды… Эти и другие слова я читаю во множестве газет из месяца в месяц. И многие люди с высоким авторитетом говорят о том же. А после этого процесса всё только ухудшится. Для вас, но и для нас тоже!

Вспышка эмоций одного Романова была тут же замечена другим. Замечена и тут же получила обратку. Бросив карандаш, которым вписывал себе в пулю аж дополнительную десятку, император всея Америки Владимир тихо так процедил:

– Чем же станет хуже России, брат? Не тем ли, что в казну уже потекли ручьи золота с Аляски? Что наш отец вышел из изоляции, заключив торговый и военный союз с двумя сильными государствами? А может, скорой денонсацией позорного для авторитета всех нас, Романовых, Парижского трактата и получением новых земель для базы флота? Ты ответь, я слушаю!

– Если наш отец хочет столкнуть свою империю в новый Священный союз, только с Америкой и Испанией вместо Австрии, да и Пруссию снова туда как пристяжного коня добавить… Снова стать «жандармами Европы», как во времена царствования дедушки? Прошлый раз это привело нас к войне против самых сильных европейских держав! Всегда нужно сначала пробовать договориться, идти путём реформаторства, слушать не мечтающих о прошлом, а смотрящих вперёд. Не зря ту же Францию считают маяком культуры и прогресса.

– Позволю напомнить вам, Николай Александрович, что именно этот «маяк» досветился до самого омерзительного за последний век события – революции, за время которой была вырезана большая часть дворянства и вообще людей, обладающих хоть малой толикой разума, – вежливо так протянул я. – И ваш дед, мир праху его, был великим человеком и прозорливым правителем. Видел собственными глазами бунт так называемых «декабристов», понимал, к чему это могло привести… Не исключено, что и к установленной на Сенатской площади очередной гильотине, к отрубленным головам. Не к пятерым повешенным и некоторому количеству высланных в сибирские пределы или рядовыми на Кавказ, а к тому же кровавому безумию, что творилось во Франции. К тому, от которого император Николай I оградил многие страны в Европе. Только вот отплатили ему… исключительно коварством.

Ох как хорошо не самая маленькая рюмка с коньяком была опорожнена цесаревичем. Быстро, да без закуски! И глазоньки нехорошо так сверкнули, показывая, что нет, этот товарищ нам ни разу не товарищ. Нам – это не только мне и девочкам, но и своему брату-императору.

Зачем мне нужно было аккуратненько так, вежливо, но вместе с тем настойчиво подводить Николая Александровича к грани, переступив которую он проявлял себя истинного, свои настоящие идеалы и устремления… в очередной раз? Исключительно для одного, но очень важного зрителя – Владимира Романова, находящегося на американском троне и нуждающегося – быть может и сам того не ведая – в окончательном «срыве покровов». Он и так, несмотря на юный возраст, не наивный человек, но вновь о возрасте и недостатке опыта в подобных делах. Всё ж придворное воспитание, к тому же не то, что полагалось цесаревичу, и отсутствие экстремальных уроков несравнимо с тем, через что прошёл даже не я, а присутствующие тут дамы. Обе видели кровь, смерть, подлость и геройство. По-разному, но это уже нюансы.

– Прошу прощения, господа и дамы, но вынужден вас оставить, – нарушил повисшую было тишину цесаревич. – Внезапное ухудшение самочувствия вынуждает покинуть достойную компанию и обратиться за помощью к моему лейб-медику.

Короткий поклон в сторону дам, ещё пара слов брату, почти полный игнор меня улыбающегося с деланым сочувствием на лице… Всё, был цесаревич и вот уж нет его. Зато оставшимся случившееся понятно, пусть и эмоции проявляются разные. Любопытство Вайноны, спокойное понимание со стороны Марии и смесь досады с разочарованием, которым буквально фонит император.

Молчу, лишь тасую колоду карт, понимая, что лезть в душу к юному императору СЕЙЧАС было бы большой ошибкой. И обе дамы тоже помалкивают: одна тоже всё прекрасно понимает, другой же хватило жеста, чтобы держать язык за зубами и притворяться… не ветошью, конечно, но этаким