Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 - Ник Тарасов

Это было скользкое предложение. Оно граничило с поощрением доносительства. Но я обернул это в другую обёртку.

— Мы здесь не воровская малина, где круговая порука покрывает грехи. Мы — деловые люди. Мы делаем общее дело. И каждый, кто бережёт общее добро — тот мой партнёр.

Это сработало. Не сразу, но сработало.

Через два дня ко мне подошёл Ванька. Мялся, краснел, теребил шапку.

— Андрей Петрович… Тут такое дело. У нижнего шлюза доска отошла. Щель там. Вода уходит мимо сукна. Я заметил, когда чистил.

Я пошёл с ним, посмотрел. Действительно, щель была незаметная, под водой, но через неё мы теряли, наверное, грамм в день. Мелочь, а за месяц набежит.

— Молодец, Ванька, — я похлопал его по плечу. — Архип! Чини!

Вечером, перед строем, я торжественно вручил Ваньке рубль серебром.

— За внимательность и хозяйский подход.

Глаза у мужиков загорелись. Рубль — это деньги. За просто так, за то, что глаза разул.

Атмосфера в лагере начала меняться. Напряжение, вызванное контролем, сменилось чем-то другим. Азартом, смешанным с ответственностью. Люди стали следить не только за собой, но и за оборудованием, и друг за другом. Но уже не со злобой, а с хозяйской рачительностью.

* * *

Прошло ещё несколько дней относительного спокойствия. Система работала как часы. Каждый вечер я сверял записи в книге с реальным весом золота в тайнике. Цифры сходились. Расхождения укладывались в естественную погрешность — грамм туда, грамм сюда, но не более.

Мужики привыкли. Теперь никто не возмущался, когда нужно было расписаться в книге или предъявить инструмент для проверки. Даже Федька Кривой, главный ворчун артели, перестал бурчать и исправно приходил на взвешивание со своей бригадой.

Я почти расслабился. Почти.

А потом грянуло.

* * *

Это случилось глубокой ночью. Я не спал — мучила бессонница, как часто бывало в последнее время. Слишком много мыслей крутилось в голове: Штольц, Рябов, ожидание их активности.

Я сидел в конторе, при свече перебирал бумаги — письма от Степана, списки припасов, расчёты по золоту. Вдруг снаружи послышался шорох. Лёгкий, крадущийся, едва различимый на фоне ночных звуков леса.

Я замер, прислушиваясь. Ночной ветер шелестел в елях, где-то ухал филин, скрипели доски частокола. Но этот шорох был другим. Человеческим.

Шорох приблизился к окну конторы. Кто-то осторожно дёргал ставню, проверяя, заперта ли.

Я бесшумно встал, взял со стола пистолет, которую держал на всякий случай. Задул свечу. Темнота поглотила комнату.

Пригнувшись, я подошёл к двери, встал у косяка, прислушиваясь.

Ручка дёрнулась. Тихо, осторожно. Кто-то пытался открыть дверь снаружи, не желая шуметь.

Я выждал ещё секунду, потом рванул дверь на себя.

На пороге, освещённый тусклым светом звёзд, стоял Гришка. В руке у него был ломик — короткий, железный, явно предназначенный для того, чтобы вскрывать замки или сундуки. Лицо его было перекошено от испуга, глаза вылезли из орбит.

Мы уставились друг на друга. Мгновение тишины, длинное, как вечность.

— Петрович… я… — начал он, пятясь назад.

Я не дал ему договорить. Шагнул вперёд, схватил за ворот грязной рубахи, рванул внутрь конторы и швырнул на пол с такой силой, что доски загудели. Ломик выпал из его рук, звякнув о половицы.

— Игнат! — рявкнул я в открытую дверь во всё горло. — Сюда! Живо!

Гришка попытался вскочить, но я наступил ему сапогом на грудь, придавливая к полу.

— Лежать, падла!

Он захрипел, размахивая руками, пытаясь сбросить мою ногу, но я надавил сильнее, и он затих, только тяжело дыша.

Через несколько секунд в конторе был Игнат, сонный, растрёпанный, но с винтовкой наперевес. За ним — двое волков, Кремень и Сыч, тоже вооружённые.

— Что случилось? — Игнат окинул взглядом сцену: я стою над распластанным на полу Гришкой, рядом валяется ломик.

— Вот, — я ткнул носком сапога в Гришку. — Хотел тайник найти и вскрыть. Ломик принёс. Тихо так, по-воровски.

Игнат присвистнул, нагнулся, поднял ломик, покрутил в руках.

— Ну ты и наглец, Гришка. Прямо к командиру в контору ломиться. Или совсем ума лишился?

Гришку подняли с пола, скрутили руки за спину. Он дёргался, хрипел, глаза бегали из стороны в сторону:

— Не я! Клянусь Богом! Я просто… просто проходил мимо!

— С ломиком проходил? — усмехнулся я, зажигая свечу обратно. — Ночью? Мимо запертой конторы? Да ещё и за ручку подёргал — проверить, открыта ли?

— Я… я думал, там… инструмент забыл… — лепетал он, но слова звучали жалко и неубедительно.

— Заткнись, — отрезал Игнат, тряхнув его за ворот. — Не ври. Скажи лучше — один работал или кто помогал?

Глава 13

Гришка замолчал, глядя в пол, губы поджаты.

Я подошёл ближе, заглянул ему в глаза — маленькие, бегающие, полные страха.

— Слушай меня внимательно, Гришка, — сказал я тихо, но жёстко. — Я обещал, что вора выгоню. Но если ты сейчас расскажешь всё — кто ещё с тобой в доле, как воровали, куда сбывали — я не отдам тебя уряднику. Просто выгоню. Без расчёта, но живым. А если будешь молчать…

Я выдержал паузу, давая ему время представить последствия.

— Тогда завтра же повезу в город. И пусть урядник разбирается. За кражу на прииске — каторга. Лет десять, если повезёт. А если не повезёт — петля.

Гришка побледнел ещё сильнее, если это было возможно. Губы задрожали. Он глотнул воздух, словно тонущий перед последним погружением.

— Я… я не один, — выдавил он наконец хриплым шёпотом. — Нас трое было.

— Кто ещё? — спросил я, чувствуя, как внутри всё холодеет.

— Сенька Рябой и… и Федька Кривой.

Федька.

Это имя ударило, как кулак в солнечное сплетение. Федька был старожилом. Пусть не с самого начал артели работал, но и не из последних.

— Как воровали? — спросил я, стараясь держать голос ровным, хотя внутри всё кипело.

— Федька… он старший смены, — начал Гришка, глядя в пол. — Когда промывали партию, он… он горсть песка в карман прятал. По чуть-чуть, чтобы незаметно было. А потом, вечером, мне передавал. Я прятал у себя в бараке, под скамьей. В мешочке, зашитом в тряпку.

— А Сенька Рябой?

— Сенька на шлюзах работал. Он тоже по чуть-чуть брал, когда никто не видел. Мы договорились — складываем вместе, а потом в городе сбудем через знакомого Федьки.

— Сколько набрали?

Гришка помялся, облизал пересохшие губы.

— Фунт, наверное. Может, чуть больше.

Фунт. Это четыреста граммов чистого золота. Это немало. Я бы даже сказал что очень много.

Я обернулся к Игнату.

— Возьми Кремня и Сыча. Иди