Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 - Ник Тарасов

Игнат кивнул и вышел, прихватив с собой обоих волков.

Я сел за стол, глядя на Гришку. Тот стоял, понурив голову, руки всё ещё скручены за спиной. Весь вид его выражал жалкое отчаяние.

— Где спрятал золото? — спросил я.

— Под лавкой. В мешочке, зашитом в старую онучу. Там… там ещё тряпками обмотано, чтоб не звякало.

— Покажешь.

— Покажу… — кивнул он безнадёжно.

Мы вышли из конторы. Ночь была тихой, холодной. Надо мной раскинулось чёрное небо, усыпанное звёздами — столько, сколько никогда не увидишь в двадцать первом веке. Где-то вдали ухнул филин, зловеще и протяжно.

Барак спал. Слышался храп, кто-то ворочался во сне, скрипели лавки. Я держал Гришку за ворот, чтобы не вздумал дёрнуться. Мы подошли к его месту — угловая лавка.

Гришка нагнулся, запустил руку под доски настила. Пошарил там, ругаясь сквозь зубы, потом вытащил узелок — грязная, засаленная тряпка, перевязанная бечёвкой.

Я забрал у него узелок, развернул. Внутри лежал мешочек из грубого холста. Я развязал его, заглянул внутрь при свете принесённого фонаря.

Золотой песок. Жёлтый, тяжёлый, россыпью лежащий на дне. И несколько мелких самородков, размером с ноготь.

Украденное.

Я завязал мешочек обратно, сунул за пазуху. Вокруг начали просыпаться — мужики поднимали головы, щурились на свет, бормотали сонные вопросы.

— Спите, — коротко бросил я. — Утром всё узнаете.

Мы вернулись в контору как раз вовремя — Игнат уже привёл Федьку и Сеньку.

Федька стоял мрачный, с налитыми кровью глазами, челюсть сжата, руки скрещены на груди. Видно было, что он не собирается оправдываться.

Сенька Рябой трясся, как осиновый лист на ветру. Лицо бледное, губы дрожат, глаза бегают из стороны в сторону, ища спасения, которого не было.

На столе я выложил мешочек с золотом. Развязал, высыпал содержимое на деревянную поверхность. Жёлтая горка песка и самородков заблестела при свете свечей.

— Вот оно, ваше богатство, — сказал я тихо, глядя на всех троих по очереди. — Из-за этого вы готовы были подставить всю артель. Продать своих товарищей.

Федька поднял голову, зло глянул на меня.

— Ты нас как крепостных держишь! — выплюнул он с ненавистью. — Горбатимся день и ночь, а ты всё себе гребёшь! Записи твои, контроль, книги! Как на каторге!

— Я плачу доли, — отрезал я холодно. — Каждому — по труду. Ты получил за прошлый месяц восемь рублей серебром. Это больше, чем на других приисках за полгода платят.

— Мало! — выкрикнул Федька, и в голосе его звенела злоба. — Золота тут на тысячи рублей! Мы его моем! А нам — крохи! Объедки с барского стола!

Я встал, подошёл вплотную к нему.

— Золота здесь столько, сколько я смог добыть своим умом, своими деньгами и своим риском. Я вложил в это дело всё, что имел. Риск — мой. Затраты — мои. Штольц и Рябов хотят меня убить — это тоже моя проблема, не твоя. А ты — наёмный работник. Получаешь жалованье и долю. Договор был честный. Этого мало? Вон дверь. Никто не держал.

Федька сплюнул на пол, прямо к моим ногам.

— Лицемер. Ты такой же, как Рябов. Только умнее.

Я почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Злость, которую я сдерживал до этого, вырвалась наружу.

— Такой же, как Рябов? — переспросил я тихо, но в голосе звенела сталь. — Рябов вас в кандалах держит, в холодной воде по пояс гоняет за копейки. Бьёт плетьми, морит голодом. Я вам крышу над головой даю, горячую еду, честную плату. Учу грамоте тех, кто хочет. Детей приютил. Это я такой же?

Федька молчал, но в глазах его горела непримиримая ненависть. Я понял — он не раскается. Он считает себя правым.

Я развернулся к Игнату.

— Всех троих — за ворота. Сейчас. Без расчёта, без вещей. Пусть идут куда хотят.

— Петрович! — взвыл Сенька Рябой, падая на колени. — Там ночь! Там волки! Штольц рыщет! Нас же убьют!

— Надо было думать раньше, — холодно ответил я, не глядя на него. — Игнат, выполняй. И проследи, чтоб они далеко ушли от лагеря. Не хочу видеть их рядом.

Игнат кивнул.

— Есть, командир.

Их вывели под конвоем. Сенька плакал и причитал, Гришка шёл молча, понурив голову. Федька шагал прямо, не оглядываясь, спина прямая, как у солдата на параде.

Я остался один в конторе. Сел за стол, взял мешочек с краденым золотом, взвесил на ладони. Тяжёлый. Холодный.

Предательство Федьки резануло больнее, чем я ожидал. Он был одним из первых. Мы вместе рыли шурфы, вместе отбивали нападение людей Рябова, вместе пережили зиму. А он оказался вором.

Но выбора не было. Если бы я простил — завтра воровать начали бы все. Доверие — штука хрупкая. Один раз дашь слабину — и система рухнет.

* * *

Утром я собрал артель. Всех, до единого человека.

Мужики стояли молча, хмурые, угрюмые. Все уже знали — сарафанное радио в лагере работало быстрее любого телеграфа. Кто-то из проснувшихся ночью видел, как уводили Федьку и остальных. Слухи разлетелись мгновенно.

— Ночью поймали троих воров, — начал я без предисловий, глядя в суровые, настороженные лица. — Федьку Кривого, Сеньку Рябого и Гришку. Украли фунт золота из общего котла. Признались в содеянном. Всех троих выгнал из артели.

По рядам прошёлся ропот — тихий, приглушённый.

— Федька… — пробормотал кто-то сзади. — Не верится. Он же почти с самого начала с нами был.

— Был, — подтвердил я. — И предал. Поверите мне или нет — но это факт. Вот золото, которое они своровали.

Я поднял мешочек, развязал его и высыпал содержимое на стол, поставленный посреди двора. Жёлтая куча песка и самородков заблестела на утреннем солнце.

— Фунт. Это ваши деньги, мужики. Ваша доля, которую они украли у каждого из вас.

Это задело. Лица стали жёстче, злее. В толпе загудели голоса, кто-то выругался.

— Я обещал: пойманный вор — вон из артели, — продолжил я. — Сдержал слово. Теперь это золото вернётся в общий котёл. И в конце месяца, когда будем делить доли, учтём его. Разделим честно между всеми, кто работал по совести.

Я обвёл взглядом людей, встречаясь глазами с каждым.

— Хочу, чтобы все поняли раз и навсегда. Я не против того, чтобы вы богатели. Я за это всеми руками. Но честно. Работаешь — получаешь по заслугам. Воруешь — вылетаешь прочь. Третьего не дано.

Михей поднял руку.

— Андрей Петрович, а система… она останется? С лотками, взвешиванием, записями?

— Останется, — твёрдо ответил я. — Пока хоть один человек в