Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

— Принято. У меня уже есть пара мыслей по кандидатам. Надо будет уточнить расписание и договориться о зале.

— Владимир Ильич, — повернулся он к Карпову, — твоя задача — общение с врачами. Мы не можем действовать вслепую. Нам нужно знать, что их беспокоит. Где болит. Какие страхи. Чтобы заранее предложить решения — не после бунта, а до того, как он возникнет.

Карпов наклонился назад, закинул ногу на ногу, и усмехнулся — будто пробуя атмосферу.

— Ты нас, Миргородский, в хорошую авантюру втянул.

— Это не авантюра, — ответил Мирослав, не моргнув. — Это наша работа.

Карпов выпрямился, подбирая усмешку в кулак.

— Ладно. Будет непросто. Но я подойду через вечерние обходы. Люди там разговорчивее, чем на собраниях.

Мирослав сделал пометку в блокноте и перевёл взгляд на третьего.

— Ефим Степанович, — голос стал чуть ниже, мягче, но не слабее, — на вас администрация. Документы, подписи, допуски. Всё, что нужно для легализации реформ. Мы не можем опираться только на устное обещание. Нам нужны бумаги. Чёткие. Подписанные. Утверждённые.

Громов — пожилой, с глазами как осколки графита, кивнул неспешно.

— Я знаю, с кем говорить. Но потребуется осторожность. Всплывут те, кто против реформ — они всегда всплывают, когда пахнет движением.

— Потому и действуем заранее, — тихо добавил Мирослав. — Мы не прячемся. Но и не кричим. Мы работаем.

«Если разбудишь зверя — он сожрёт тебя первым. А если приучишь — будет тянуть тележку. Надо идти между этим».

Он оглядел команду. Не победителей. Не соратников. Соучастников. Внутри каждого из них — своя вина, своя нерешительность, свой страх. Но теперь — и решимость.

— Всё. Работаем.

Он закрыл блокнот. И впервые за всё время — позволил себе немного верить.

Они разошлись не сразу. Несколько минут держалась тишина, заполненная скрипами стульев, сухими кашлями, неторопливыми движениями — как если бы все боялись нарушить нечто зыбкое, что только что возникло между ними. Потом один за другим члены команды встали, кивнули, не глядя в глаза, и вышли, прикрывая за собой тяжёлую дверь.

Мирослав остался один. Он стоял у окна, опершись ладонями о подоконник. Сквозь стекло, покрытое изморозью и табачной вуалью, просматривался серый двор. Фонарь над будкой вахтёра мерцал, будто собирался погаснуть, и в этом мерцании было что-то человеческое — усталое, но несломленное.

Он отошёл от окна, медленно сел за стол. Протянул руку к блокноту, раскрыл на последней исписанной странице. Перо дрогнуло в пальцах.

«Теперь мы работаем не против системы, а вместе с ней»

Он снова перечитал строчку.

«Это не облегчение. Это смена маршрута. Путь — тот же, но теперь под взглядом».

Он положил ручку и прикрыл глаза. Было ощущение, будто день, прожитый сегодня, растянулся на десятилетие. Мысли неслись медленно, тяжело, как телега по мартовскому снегу.

— Теперь всё по-другому, — сказал он вслух, сам себе, голосом с хрипотцой. — Теперь нельзя оступиться даже мысленно.

Он повернулся к стене, где висела схема госпиталя. Маленькие прямоугольники — отделения, лаборатории, административные залы — казались клетками на шахматной доске.

— Ты начал эту игру. Теперь играй, — сказал он.

Он снял пиджак, повесил его на спинку стула. Медленно вдохнул, облокотился на локти, переплетая пальцы.

— Завтра нужно поговорить с Сафоновым из лаборатории. Потом с Трофимовым, он будет сопротивляться. И собрать подписи на план. До конца недели. Это минимум.

Он замолчал, потом снова, в тишине:

— Больше нет Мирослава Миргородского. Есть только тот, кто должен. Тот, кто обязан.

Он взял блокнот, аккуратно закрыл его и положил в ящик стола. Щёлкнул замок.

— Спокойной ночи, товарищ заместитель.

Он выключил настольную лампу.

В кабинете стало темно. Только огонёк фонаря за окном ещё мигал, как сердце — неровно, упрямо, живое.

Он не спешил уходить.

Сидел, будто в застывшем кадре. Свет от окна делал стены бумажными — казалось, подними руку, и можно будет раздвинуть эти серые полосы, выглянуть в другой год. В другой город. В другую жизнь.

Но с этой стороны — тишина, гул крови в ушах и строчки, вписанные в него самого. Он уже не гость в этом времени. Он — строитель.

«Они поверили. Даже Карпов. Даже он теперь смотрит не как на самозванца, а как на того, кто ведёт».

Он провёл ладонью по лбу. Под пальцами — влага. От напряжения, не от жары. От напряжения, которое не уходит, даже когда всё сказано и решено.

Он медленно выпрямился, взглянул на лежащие на столе бумаги. Сверху — карта распределения кадров, ниже — список сотрудников с оценками, кто «надежен», кто «колеблется», кто «опасен».

— Начнём с «колеблющихся», — пробормотал он.

Он снова взял в руки карандаш, поставил метку напротив фамилии Трофимова. Потом напротив Глухова.

— Этих будем тянуть на сторону реформ через участие. Через инициативу.

Он поднял глаза к потолку, где проступали трещины штукатурки.

— Всё это… всё это можно удержать, если держать ритм. Не давать провиснуть. Не давать заскулить страху.

Он замолчал, потом хрипло усмехнулся:

— И себе — тоже не давать.

Стук в дверь.

— Да?

Щель приоткрылась. Николай Смирнов заглянул, смущённо, но уверенно.

— Всё в порядке?

Мирослав кивнул.

— Уже поздно. Можешь идти. Завтра начнём с первого блока. Готовьте списки.

— Есть, товарищ Миргородский.

— И… спасибо, Николай.

Николай чуть опешил.

— За что?

— За то, что сегодня говорил как врач. А не как чиновник.

— Это вы нас научили, — коротко бросил Смирнов и исчез за дверью.

Мирослав остался один снова. И на этот раз — не с пустотой.

А с будущим, которое пока ещё — пластичное.

Он провёл пальцем по краю стола.

«Нужно прожить эту ночь. Не дожить — прожить. Принять как операцию: больно, но нужно».

Он встал. Натянул пиджак. Подошёл к зеркалу у двери. Взгляд — твёрдый, немного чужой. Но уже не растерянный.

— У тебя теперь роль. Играй. Но не забывай, кто ты, — сказал он себе в отражение.

Потом