Ленька-активист - Виктор Коллингвуд

— Ах ты, бродяга! Приблуда! — визжал Степан, пытаясь достать Митьку кулаком. — Я тебе сейчас покажу, как с нашими связываться!

— Сам ты… — отбивался Митька. — Я, хоть и голыдьба, но за Советскую власть!

Упоминание Советской власти, видимо, особенно взбесило Степана.

— Ах ты, сволочь краснопузая! — взвизгнул он. — Да плевал я на вашу Советскую власть с ее комиссарами! Вот погоди, приедет мой дядько, он вам всем покажет! Он вам всем кирдык устроит! У него наган есть, он никого не боится, даже ваших чекистов!

Эта фраза, брошенная в запале мальчишеской драки, прозвучала для Митьки и Васьки, которые стояли рядом, как удар грома. Дядька с наганом, который не боится Советов…

Вечером, когда страсти улеглись, Васька, как бы невзначай, подсел к Степану.

— А что, Степка, твой дядько и вправду такой смелый? — спросил он, выковыривая из кармана замусоленную конфету-подушечку. — На, угощайся.

Степан, польщенный вниманием и угощением, тут же заважничал.

— Еще бы! Мой дядько Опанас — он ого-го какой! Он и красных бил, и белых. Он сейчас в городе живет, делами важными занимается, хоть сам и из Диброва. А как приедет, так всегда мне гостинцы привозит — то конфеты, то пряники. А недавно даже банку сгущенки привез, американскую!

Банка сгущенки. Американская. Та самая, из «хлебного» поезда. Все слухи, собранные до этого, словно всплыли в голове мальчишки, складываясь в единое полотно. Круг начал замыкаться.

В ту же ночь Митька прибежал на старую мельницу. Он был грязный, уставший, но глаза его горели от возбуждения.

— Дядя Леня, — задыхаясь, прошептал он. — Кажется, есть кое-что. В селе Диброва, это верст пятнадцать отсюда, есть хутор. Стоит на отшибе. Хозяин там — мужик хмурый, нелюдимый, зовут его Петро. Так вот, у этого типа, говорят, на днях консервы американские появились. Он их на самогон меняет. А еще… я сам видел… вчера ночью к нему на хутор две подводы приезжали. Тихо так, без скрипа. Колеса тряпками обмотаны. И люди с ружьями. Они из сарая мешки таскали. Тяжелые! А еще…

И он рассказал про этого Опанаса с наганом. У меня внутри все замерло. Вот оно. Ниточка… ведущая очень далеко.

— Молодец, Митька, — сказал я, с трудом сдерживая волнение. — Ты просто молодец. А теперь беги в коммуну, отдохни. А я — к Захарченко. Похоже, сегодня ночью у нас снова будет работа.

Весть, принесенная Митькой, всколыхнула наше сонное болото.

На следующий день Захарченко, взяв с собой двух парней из ячейки Петра Остапенко, отряд ЧОНовцев и самых надежных милиционеров, уже ехал в Диброво. Они не стали устраивать облаву. Разыскав этого Опанаса, устроили обыск. Нашли муку в мешках с маркировкой на английском языке, консервы. На допросе он быстро раскололся и сдал всю цепочку.

Оказалось, банда была не такая уж и большая — всего семь человек, в основном бывшие махновцы, не пожелавшие сложить оружие. А наводчиком на станции был один из грузчиков, которого они подкупили самогоном и обещанием доли. Награбленное они прятали по разным хуторам, у своих дальних родственников, таких как Петро из Дибровы.

Всю банду повязали в течение недели. Часть украденного продовольствия удалось вернуть. Это была наша общая, большая победа.

Но эта история лишь подтвердила мои самые худшие опасения. Наше Каменское мы кое-как очистили. Но по всей Украине, по всей стране, таких банд были сотни. Голод и разруха порождали преступность, а преступность усугубляла голод. Это был замкнутый, порочный круг.

И власти, кажется, тоже это поняли. Только успели мы с ребятами отпраздновать нашу победу над бандитами, как уже через десять дней на Украину снова хлынули эшелоны с красноармейцами. Но теперь им ставили двойную задачу. Первая, официальная, — помощь в сборе урожая и его отправка в голодающие районы центральной России. Вторая, негласная, — борьба с бандитизмом и контроль за крестьянами. Об этом я узнал случайно, когда возвращался от нашей коммуны домой через станцию вокзала.

— Смотреть в оба, товарищи! — говорил на инструктаже командир одного из таких отрядов. — Не только помогать, но и следить, чтобы кулачье не утаивало хлеб. По закону, тридцать процентов урожая они должны сдать государству по продналогу. А они, гады, норовят припрятать, да на рынке потом втридорога продать. Ваша задача — обеспечить выполнение плана хлебозаготовок. Любой ценой.

И снова в села пошли вооруженные люди.

Между тем, жизнь в нашей коммуне и в городке шла своим чередом. И если операция по поимке бандитов была делом острым, сиюминутным, то параллельно с этим разворачивалась другая, не менее важная работа — закладка фундамента нашего будущего.

Осень уже вступила в свои права. Дни стали короче, холоднее, небо все чаще затягивала серая, низкая хмарь, из которой сыпал то мелкий, нудный дождь, то колючая снежная крупа. Иван-чай давно отцвел. Сбор его в этом году принес нам больше сорока пудов кипрейного чая, но мы думали о большем. На следующий год я решил открыть большой кооператив, для которого кипрейный чай стал бы лишь одним из направлений работы. Разумеется, для серьезной торговли нужны совсем другие объемы, и к этому стоило заранее подготовиться.

И мы начали готовить. Под наш будущий «чайный цех» Фирсов выделил нам еще один пустующий заводской сарай — большой, кирпичный, с протекающей крышей, но зато просторный. Первым делом мы с ребятами взялись за ремонт. Латали крышу старым толем, который удалось выменять у железнодорожников на несколько пачек нашего чая, затыкали щели в стенах паклей, вставляли в оконные рамы уцелевшие куски стекла.

Потом началось обустройство. Свиридов, как опытный мастеровой, взял на себя техническую часть. Он раздобыл на заводе списанные металлические листы, из которых мы соорудили большую печь для сушки. Над печью, под самым потолком, натянули рядами проволоку — на ней мы собирались развешивать пучки травы.

— Главное в нашем деле — правильная ферментация, — поучал меня Иван Евграфович, с видом знатока разглядывая наши самодельные конструкции. — Лист нужно сначала подвялить, потом скрутить, чтобы сок дал, а уж потом — на сушку. Для скручивания нам понадобятся длинные, гладкие столы, — все это я уже знал со слов моего деда, но перебивать или перечить не стал. Мало ли, может еще что нового услышу.

И мы начали мастерить столы. Из досок, из старых дверей, из всего, что удавалось найти